Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Козаровецкий Владимир

«У Смирдина, — писал А. Толстяков в статье „Пушкин и „Конек-Горбунок“ Ершова“, — была коллекционерская жилка — он хранил автографы писателей-современников: Крылова, Жуковского, Бестужева-Марлинского, Нарежного и многих других. При просмотре описи бумаг Смирдина, составленной им самим, мы натолкнулись на любопытную запись, имеющую непосредственное отношение к теме настоящей работы: „Пушкин Александр Сергеевич. <…> Заглавие и посвящение „Конька-Горбунка““. Следовательно, в архиве Смирдина до конца его дней хранился неизвестный нам автограф Пушкина, связанный с „Коньком-Горбунком“…

Пока нет возможности подробно раскрыть содержание этого пушкинского

автографа».

Мог ли Смирдин назвать эти четыре строки «посвящением», даже если бы Пушкин не дал им сам такое название? — Вполне, он ведь не был профессиональным литератором, чтобы разбираться в литературных терминах. Но, думаю, дело было проще.

Представим себе, что в бумагах Смирдина была страничка с такой записью:

Конек-Горбунок Русская сказка За горами, за долами, За широкими морями, Против неба — на земле Жил старик в одном селе.

Мог ли Смирдин сам записать эти строки? Нет, конечно, тогда Пушкин должен был бы ему продиктовать их. Но это еще более невероятно: с какой стати Пушкин стал бы диктовать, а Смирдин — записывать? А вот самому записать их и отдать листок в коллекцию Смирдину — дескать, я сказку всю пересмотрел, а посвящение и переписал заново, оставьте себе — так Пушкин сказать и поступить мог. Мог ли возникнуть у Смирдина вопрос: зачем это нужно Пушкину? Да, и он сам себе ответил: Пушкин передает ему автограф и одновременно оставляет свидетельство авторства первых четырех строк сказки. Отсюда и уверенность Смирдина в том, что эти четыре строки принадлежат Пушкину. Так или примерно так рассуждали и пушкинисты, анализируя эту запись Анненкова.

И, наконец, последнее. Как мы уже понимаем, 3-я строка этого «посвящения» не могла быть написана бездарным Ершовым, а в 5-е издание сказки попала из этой записи. Почему же Пушкин оставил такую строку именно в этом автографе? — Строка гениальная, это пушкинская «черта Апеллеса».

Этой строкой Пушкин делал свой автограф очевидным свидетельством своего авторства.

Как понимать эту запись Смирдина и сообщение Анненкова, а также само слово «посвящение» в таком контексте у серьезных пушкинистов сомнения не вызывало, в том числе ни у Н. О. Лернера, по предложению которого первые 4 строки сказки в этом варианте стали включать в собрания сочинений Пушкина, ни у М. К. Азадовского, по предложению которого включать перестали. Азадовский мотивировал свое предложение «не включать» тем, что непонятно, все ли четверостишие принадлежит Пушкину или он только отредактировал его; при этом он полагал, что строка «Против неба — на земле» — ершовская правка.

Видимо, Азадовский был так убедителен, что с момента публикации его заметки приведенное четверостишие в пушкинских изданиях больше не приводится. И правильно — поскольку приводить надо всю сказку, а не одно четверостишие. Но у меня все эти выкладки пушкиниста вызывают ряд вопросов. Например: возможно ли слова «принадлежат Пушкину» понять в смысле какой бы то ни было «редакционной работы»? Стереотип ершовского авторства был настолько силен, что пушкинист вопреки логике оттрактовал эти слова в прямо противоположном их смыслу понимании. Азадовскому «не приходило в голову, что, выправляя эти стихи», именно Пушкин правит Пушкина; между тем, на фоне общепризнанного авторства Ершова запись Анненкова подчеркивает,

что эти строки «принадлежат Пушкину».

В связи с предполагаемой пушкинистом «редакционной работой» Пушкина в этом четверостишии напрашивается и другой вопрос: мог ли Пушкин оставить автограф, в котором хоть одна строчка принадлежала не ему? Не касаясь сомнительной этичности такого предположения, замечу, что я готов понять Пушкина, как автора сказки, пожелавшего оставить свой автограф — «документ» для будущих поколений, в надежде, что мы обо всем догадаемся и все поставим на свои места. Но оставлять записанное своей рукой четверостишие, которое является отредактированным им текстом Ершова? Зачем? Может ли кто-нибудь объяснить, какой в этом смысл?

Поскольку свидетельства Смирдина и Анненкова никогда не подвергались и не подвергаются сомнению, я и предлагаю считать «Заглавие и посвящение сказки „Конек-Горбунок“» (так названы эти первые четыре строки сказки в описи бумаг Смирдина) существовавшим пушкинским автографом и на этом основании — хотя и не дошедшим до нас, но имевшим место в действительности документальным свидетельством пушкинского авторства сказки.

Стремление оппонентов представить дело так, что не было никакого автографа, понятно: это ведь и в самом деле факт, который мог бы стать решающим, если бы автограф сохранился. Потому что само появление такого автографа невозможно объяснить ничем иным, как стремлением Пушкина оставить подтверждение своего авторства. А приравнять свидетельства Анненкова и Смирдина к факту дежурные ершоведы и пушкинисты, разумеется, категорически отказываются, предпочитая цепляться за «фантастическую по своей природе версию» авторства Ершова.

XIII

Предположим, мои оппоненты, даже будучи вынуждены согласиться с тем, что Ершов не мог быть автором «КОНЬКА-ГОРБУНКА», не согласятся с доказательствами пушкинского авторства сказки — ни с доводами по поводу высказываний Пушкина «Теперь этот род сочинений…» и «Этот Ершоввладеет…», ни с анализом записей Анненкова и Смирдина, — настаивая на необходимости недвусмысленного документального подтверждения такого авторства. Но факт признания «неавторства» Ершова при отсутствии документальных подтверждений подразумевает, во-первых, возможность признания авторства Пушкина при тех же условиях, а, во-вторых — становится признанием имевшей место литературной мистификации. А в случае литературной мистификации меняются и способы доказательства авторства.

Рассмотрим все возможные методы доказательства пушкинского авторства сказки помимо уже упомянутых доводов.

1) Есть способ, к которому уже прибегали в истории отечественной литературы — и речь тоже шла о пушкинском произведении. Когда в начале прошлого века решался вопрос о принадлежности Пушкину «ГАВРИИЛИАДЫ», а письменного подтверждения, то есть документального свидетельства, на руках у исследователей еще не имелось, поступили просто. Был задан вопрос: а кто мог написать эту поэму в то время, когда впервые появились ее списки? И вопрос однозначно определил ответ: только Пушкин. Что ж, мы вполне можем поступить так же и задать аналогичный брюсовскому вопрос: а кто мог в 1833 году написать «КОНЬКА-ГОРБУНКА» ? Я полагаю, ответ будет тот же.