Тайна Ретта Батлера
Шрифт:
— Я сам выгнал собственного сына из города. Чего же я еще хотел? — горестно прошептал старый Батлер, расхаживая по кабинету. — Ведь мой сын такой же как я, он также непреклонен и горд. И думаю, что вернется он в Чарльстон очень не скоро…
Старый Батлер подошел к окну и распахнул его. Он смотрел в звездное небо, видел золотой диск луны.
«Где же ты сейчас, мой сын? Что ты сейчас делаешь? Услышь мои слова, я прощаю тебя, прощаю, прощаю…» — побледневшими губами шептал старый джентльмен, глядя в звездное
Ему казалось, что его негромкий шепот отражается от звезд и возвращается к нему, не найдя своего адресата.
«Прощаю», — шептал старик.
Но никто не слышал его слов, он разговаривал с самим собой.
И тогда старый Батлер подошел к книжному шкафу и достал старинное Евангелие с серебряными застежками. Эта книга принадлежала роду Батлеров.
Чарльз Батлер расстегнул застежки и развернул книгу, устроившись у свечи.
Он склонился над книгой и принялся читать. Казалось, святые слова успокаивали его душу.
Он понимал, что так всегда было на земле. Что сын должен идти своей дорогой, и что родители должны прощать своих детей, а не отвергать.
А если уж и случилось такое, то нужно ждать возвращения, смирив свою гордыню, и простить блудного сына.
Ведь раскаявшийся грешник всегда дороже двух праведников…
Он еще долго сидел у свечи с раскрытой книгой на коленях.
Каролина Паркинсон сидела в своей комнате, разбирала письма и бумаги. Вокруг нее царил беспорядок.
Большие кожаные саквояжи и кованые дорожные сундуки стояли посреди комнаты. Платья валялись повсюду на стульях и на диванах.
С чердаков принесли шали, из шкафов и полированных комодов вынули шелка, белье, драгоценности.
Все это надо было осмотреть и отобрать в дорогу самое необходимое.
Каролина твердо решила покинуть дом.
Было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь сюда снова.
В ее жизни наступил перелом, вот почему она сжигала теперь старые письма, свои дневники. Она не хотела, чтобы над ней тяготели воспоминания о прошлом.
Вот ей попалась пачка написанных от руки стихов. Это были еще детские ее стихи.
Не верь смеху, — поучали они,
Не верь танцу,
Не верь шутке.
«О, старые стихи! Неужели же верить одним слезам и горю! Легко заставить скорбные уста улыбаться, но веселый не может плакать.
Лишь слезам и вздохам верны старые стихи. Одному лишь горю, одной печали. Горе неподдельно и непреодолимо, а радость — это то же самое горе, которое умеет притворяться. На земле, собственно, нет ничего, кроме горя», — думала Каролина, сжимая в пальцах листы бумаги.
Каролина поняла, что все дело в самом человеке, что ощущения, горе или радость зависят от того, как сам человек смотрит на вещи.
И она спросила себя, было ли счастьем или несчастьем то, что произошло с ней.
Едва ли она могла ответить
«Я не буду помнить всего зла, которое причинил мне отец. Он довел меня до отчаяния, когда бил мою мать. Я не желаю ему зла, но я боюсь его», — она стала замечать, что с трудом выносит его присутствие.
Одно желание владело Каролиной — убежать из дому. Она пыталась пересилить себя, она разговаривала с ним как прежде и старалась не избегать его общества.
Она умела владеть собой, но страдала невыносимо.
В конце концов, все стало ненавистным — его грубый громкий голос, его тяжелая поступь, его большие руки.
Она не желала ему зла и вряд ли хотела причинить ему вред. Но приближаясь к нему, она всегда испытывала страх и отвращение. Ее оскорбленное сердце мстило ей.
«Ты не позволило мне любить, — словно говорило оно, — но все же я повелеваю тобой — и в конце концов ты будешь ненавидеть».
Каролина уже привыкла анализировать свои чувства. И теперь замечала, как ненависть росла в ней, становилась все глубже и глубже.
Вместе с тем ей казалось, что она будет навечно привязанной к отчему дому.
Она поняла, что самое лучшее для нее — уехать и жить среди чужих людей.
Тогда, после бала, у нее еще не хватало сил…
Но, наконец-то она решилась.
Каролина бросила письма в тяжелый кованый сундук и вспомнила свой разговор с матерью, вспомнила свой вопрос:
— Очень бы ты стала горевать, если бы отец умер? — спросила Каролина.
— Дочь, ты сердишься на отца, ты все время сердишься на него. Почему ты не можешь хорошо относиться к нему?
— Ах, мама, что я могу поделать, если я боюсь его? Разве ты не видишь сама, какой он ужасный! Разве могу я любить его таким? Он вспыльчив и груб, и из-за этого ты состарилась так рано. По какому праву он распоряжается нами?! Он ведет себя, словно взбесившийся самодур. Почему я должна уважать и почитать его? Где его доброта и милосердие? Я знаю, что он силен, что в любую минуту, он может вышвырнуть нас из дому. Не за это ли я должна любить его?
Но тут мать словно подменили, она вновь обрела силу и мужество.
И неожиданно заговорила властным голосом:
— Берегись, Каролина, мне кажется, что отец твой был прав, когда не пустил тебя в дом. Вот увидишь, не миновать тебе кары. Придется тебе учиться терпению без ненависти и страданию без мести.
— О мама, я так несчастна.
— Но ведь его уже и так покарало небо — с ним случился удар.
Дочь сердито поджала губы.
— Он оскорбил меня своими грязными подозрениями. А тебя он бил, мама. Неужели ты можешь такое простить?
— Дочь, но ты сама дала ему повод.