Тайна рода Загорских
Шрифт:
«Эта змеюка подколодная меня уже облагодетельствовала! — внутренне вскипела Лукерья. — Да так, что вовек ей не прощу! Пусть только внучка родит, а там получит своё».
— Что мне собираться-то? — произнесла она вслух. — Голому одеться — только подпоясаться…
— Ну-ну, — одобрительно кивнул гость. — Тогда ступай…
И Лукерья, подхватив свой нехитрый узелок, отправилась навстречу судьбе. Было уже темно, а в деревне крестьяне жили по солнцу — вставали с восходом и ложились спать, когда едва смеркалось, так что все уже видели
Ехали долго, а, когда добрались, уже вовсю разгорелся новый день. Лукерья по дороге задремала, и приснился ей Ярославушка — живой и здоровый. На руках он держал славного карапуза и показывал матери: «Смотрите, матушка, какое у меня дитятко! Берегите его, не бросайте…»
— Не брошу, сынок, не брошу! — встрепенулась Лукерья и тут же открыла глаза.
— Ты что это, мать? — удивлённо покосился на неё нарочный, который всю дорогу бодрствовал. — Сон какой приснился, что ли?
Лукерья молча кивнула и отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы.
Наконец, они прибыли. Здешняя барская усадьба оказалась намного меньше основной. Собственно, это была и не усадьба в обычном понимании, а небольшой, но уютный дом с аккуратным садиком и несколькими хозяйственными постройками. К приезду Дарьи Сергеевны всё спешно привели в порядок. Жила она уединённо, из прислуги — лишь несколько человек да нарочный, который исполнял её поручения. «Пусть людей в моём окружении будет как можно меньше, — решила хозяйка. — Тогда есть шанс, что никто обо мне не узнает». Этим немногим под страхом смерти приказали ни одной живой душе не рассказывать о барыне и её нынешнем положении. А кто ослушается — тому суровая расправа на месте. Крепостные, помня о крутом нраве Дарьи Сергеевны, не сомневались, что так оно и будет.
— Подожди на кухне, — велел нарочный. — Барыня в это время ещё спит. Тебя позовут.
Лукерья, ощутив внезапное волнение, обрадовалась небольшой передышке. К тому же на кухне ей предложили завтрак, что для подкрепления сил тоже было очень кстати.
Наконец, её пригласили. Лукерья зашла в просторную комнату и остановилась на пороге. Ей стоило больших усилий подавить в себе острый приступ ненависти к убийце сына и поднять глаза. «Как барыня изменилась… — с неприязнью подумала женщина в те несколько секунд, что они с Дарьей Сергеевной разглядывали друг друга. — Располнела, подурнела… Ну да мне какая разница, лишь бы внучка родила, а там за всё поплатится…»
— Явилась? — без предисловий начала Дарья Сергеевна, поморщившись оттого, что никак не могла найти в постели удобное положение.
Подушки казались ей то слишком мягкими, то, наоборот, слишком жёсткими, а одеяло постоянно мешало — не хотело укладываться так, как ей требовалось. И, вообще, уже второй день она испытывала странное беспокойство, не находя ни в чём утешения.
«Не сегодня-завтра родит… — без труда догадалась
— Звали, барыня? — спросила Лукерья, открыто разглядывая хозяйку и не утруждая себя поклоном.
«Не стану кланяться… — подумала она. — А ты стерпишь, ведь я тебе нужна…»
— Скоро рожу, — сообщила Дарья Сергеевна, сделав вид, что не заметила непочтительности крепостной. — Знаешь, от кого младенец-то?
— Откуда же мне знать? — усмехнулась Лукерья. — Про то нам неведомо…
«Какая наглая баба… Дать бы ей плетей! — мелькнула привычная мысль у Дарьи Сергеевны. — Да нельзя — ей ребёночка растить… Но своё она уже получила. Ишь, оклемалась… Живучая…»
— Тоскуешь, поди, по Ярославушке… — задумчиво проговорила хозяйка, словно и не она была виновницей смерти парня.
— Знамо дело, тоскую… — Лукерья отвела глаза, в которых полыхнула ненависть.
— Так это его ребёночек-то… — продолжала Дарья Сергеевна, — Ярослава… Вот тебе на старости лет утешение… Дом уже обустроили, денег дам, так что ни в чём нужды не будет… Кормилица опять же дожидается… А мне этот младенчик вроде как ни к чему…
— Благодарствуйте, барыня… — сдержанно поблагодарила Лукерья. — Господь не оставит вас своей милостью…
— То-то же, помни мою доброту… — буркнула Дарья Сергеевна. Отсутствие страха и привычной покорности в глазах крепостной вызывало у неё непонятную тревогу. Впрочем, виной тому, возможно, было её состояние. — Я у тебя сына забрала, но я же тебя и облагодетельствую…
Лукерья молчала, опустив голову и сдерживаясь из последних сил. С каким бы наслаждением она впилась в горло ненавистной хозяйке! И пусть её, Лукерью, потом хоть на кол сажают. Но нельзя — у этой змеюки под сердцем сынок Ярославушки.
Тут Дарья Сергеевна вдруг громко вскрикнула, а во взгляде мелькнули удивление и испуг — мол, что это со мной?
— Господь с вами, барыня, — тихо проговорила Лукерья. — Не тревожьтесь… Рожаете вы…
— Как, уже?! — воскликнула та. — Почему так рано? Срочно пошли за доктором!
И вновь почувствовав сильную боль, протяжно закричала.
«Мы, небось, в поле рожаем… — с неприязнью подумала Лукерья. — Безо всяких ваших лекарей… Мечешь стог — а из тебя ребёнок выходит… Оботрёшь его, накормишь и опять вилами машешь…»
— Не извольте беспокоиться, барыня, — произнесла она вслух и отправилась за подмогой.
Рожала Дарья Сергеевна долго и трудно. Доктор находился рядом, но и он временами терял самообладание — были минуты, когда ему казалось, что роженица не сдюжит. Сама она то была в сознании, то впадала в забытьё, а, когда бодрствовала, нещадно ругала всех подряд за свои мучения.
— Чтобы вам пусто было! — упрекала она доктора в перерывах между затянувшимися схватками. — Вот, уговорили меня оставить младенца, и теперь я умираю! А на что он мне? А-а-а…