Тайна Самаэля
Шрифт:
– Вы правы, холажон, работы много, времени на пищу не остается, – вздохнул сидевший у руля, а второй энергично закивал. Они вышли из салона и спиной развернулись к подъезду. Индира налила им чаю в пиалы, подвинула самсу. Милиционеры, гогоча, схватили их и стали жевать, нахваливая хозяйку за кулинарные способности.
Тем временем Севара и Махмуд вышли к старушкам и стали распрашивать о случившемся дорожно-транспортном происшествии на перекрестке, а те, обрадованные новыми слушателями, стали рассказывать различные версии, в которых даже появление нечистой силы следовало считать самой безвредной историей.
Я подождал три минуты и тоже бесшумно спустился на
«Блин, тебя еще не хватало», – сердито подумал я и стал спускаться в подземный переход, откуда начинался вход в метрополитен.
Центр Ташкента прекрасен в любое время года, но летом он особенно преображается. Улицы утопают в зелени, светлые фасады зданий отражают солнечные лучи, и даже плотные тенистые аллеи будто дышат теплом. В этот сезон всё вокруг – от парков с буйной растительностью до аккуратных скверов и площадей – приобретает яркость, как будто город сияет изнутри. Воздух наполнен ароматом цветущих деревьев и трав, а свет становится мягче, окрашивая все в тёплые оттенки.
Огляделся я. По другую сторону дороги раскинулась площадь имени поэта Хамида Алимджана. Его памятник возвышался в центре – величественная фигура из бронзы, отлитая в полуобороте, в позе замершего мыслителя. Алимджан был изображен с книгой в руках, устремив взгляд вдаль, будто читая невидимые строки; его выражение спокойное, но глубокомысленное, как будто он размышляет о вечных вопросах.
Возле памятника стояли люди с плакатами. На них было написано: «Гульнара Каримова невиновна!», «Долой предателей!», «Мы не отдадим нашу независимость!». Среди митингующих я узнал нескольких лиц. Один из них – Марат Захидов, худой и седовласый, с жёсткими чертами лица, пронзительным, как у хищника, взглядом. Когда-то он был партийным организатором в Ташкентском государственном университете, но теперь стал приверженцем проправительственных идей, называя себя правозащитником, хотя в основном поддерживал только официальные линии власти.
Рядом стоял Рустамжон Абдуллаев – человек примечательный, с папилломами на лице, золотыми зубами, которые блестели в лучах закатного солнца, и нелепым колпаком клоуна. Он был известен как неудачливый предприниматель и самопровозглашённый академик Московского предприятия «Горсправка», прославился бездумной поддержкой властей и резкими выпадами в адрес оппозиции.
Захидов орал в микрофон, стараясь привлечь внимание прохожих:
– …нельзя поддаваться провокации подонкам из Интернета! Они хотят свернуть нас с истинного пути, сломить колени нашему народу, сделать зависимым от Запада!..
– Да-да, мы против продукции «массовой культуры»! – поддакивал Абдуллаев, тряся колпаком. – Во всем виноваты евреи и таджики! Наша нация – самая древняя в Центральной Азии!
Никто из прохожих не останавливался возле них, не проявляя ни интереса, ни поддержки. Ещё одного человека я узнал – Баходир Мусаев, бывший социолог, теперь бренчал на дутаре 44 и пел какую-то заунывную песню. Известно было, что Мусаев примыкал к любой идеологии, за которую ему заплатят, –
44
Дутар – узбекский струнный инструмент.
Политические реалии Узбекистана были суровы. Я не занимался политикой, но этих людей знал, так как когда-то все они вращались в научной среде. Но теперь они променяли науку на жалкие попытки угодить властям. Я презрительно сплюнул и отвернулся, двинулся дальше. У центрального входа в метро я остановился, поковырялся в портмоне, бросил жетон в турникет и прошёл внутрь.
Метрополитен Ташкента – инженерное чудо, сплетение архитектурной грации и инженерной точности. Каждая станция здесь была как музейный зал, оформленный в особом стиле: своды, украшенные национальными орнаментами, мраморные колонны, витражи и мозаики. Светлые тона станций отражали архитектурные традиции страны, делая пространство лёгким и воздушным, несмотря на его глубину.
На станции было не многолюдно. Поезд на «Буюк Ипак Йули» 45 уже ушел, и платформа с той стороны оказалась пустой. В моём же направлении – до станции «Пахтакор» – стояли человек десять. Два милиционера, охранявших станцию, проверяли документы у какого-то старичка, наверное, из сельской местности; сержант тыкал пальцем в его бороду и громко спрашивал:
– Сиз ким, аммаки, – ваххабит ми? Нимага соколиз узун? 46
Я невольно усмехнулся: местные милиционеры порой определяли степень принадлежности человека к радикальным организациям по длине бороды. Такие были стереотипы: исламские радикалы носили бороды, а значит, их следовало проверить и, возможно, получить откуп, если нечто компрометирующее все же обнаружат. Этот подход давно казался неуместным, но, видимо, оставался удобным для органов правопорядка.
45
Буюк Ипак Йули (узб.) – Великий Шелковый Путь.
46
Сиз ким, аммаки, – ваххабит ми? Нимага соколиз узун? (узб.) – Вы кто, дядя, – ваххабит что ли? Почему борода длинная?
Пока милиционеры проверяли бороду сельчанина, в метро спустился человек в соломенной шляпе. Я заметил его сразу – у него было лицо, явно выделяющееся среди типичных узбекских черт, напоминающее скорее латиноамериканца: кожа чуть красноватого оттенка, широкие скулы, узкие глаза и крупные губы. Это был явный мексиканец.
Он бросил взгляд на меня, острый, как вспышка лазера, и отвернулся. Меня пробрала странная тревога. Нет, это не был страх – скорее беспокойство, как будто я предчувствовал, что эта встреча будет иметь последствия.
Тут подъехал электропоезд, и двери вагона плавно раскрылись. Внутри вагона царила тишина, лишь мерно звучали стуки колёс и гул вентиляции. Полусиденья вдоль стен покрывала светлая обивка, слегка выцветшая и потрепанная. На стенах висела реклама, вызывавшая двоякие ощущения: «Бдительность – веление времени!», «Внимательно следи за всеми, кто рядом. Может, это террорист!» Я вздохнул: экстремисты действительно не дремали, но повсюду ощущалась паранойя. Она пропитывала нашу жизнь, превращая даже обычную поездку в метро в сеанс настороженного наблюдения за каждым пассажиром.