Тайна семи циферблатов
Шрифт:
– Ах, так! – усомнилась леди Кут. Слова «нижний бордюр» абсолютно ничего не говорили ее уму – разве что каким-то непонятным образом намекали на шотландскую церковь, – однако было очевидно, что, с точки зрения Макдональда, они означали неопровержимое возражение.
– И мне будет очень жаль, – продолжил Макдональд.
– Ну да, конечно же, безусловно, – согласилась леди Кут. И тут же удивилась тому, какая причина заставила ее согласиться с подобной решимостью.
Макдональд посмотрел на нее с еще большей строгостью.
– Но, конечно, если вы прикажете,
Закончил он паузой, однако полный угрозы тон был не по силам леди Кут. И она немедленно капитулировала.
– O нет, – проговорила женщина. – Я понимаю, что вы имеете в виду, Макдональд. Н… нет… пусть лучше Уильям останется на нижнем бордюре.
– Именно так я думал и сам, миледи.
– Да, – промолвила леди Кут. – Да, конечно.
– Я так и думал, что вы согласитесь, миледи, – закончил разговор садовник.
– Да, конечно, – снова произнесла она.
Макдональд прикоснулся к своей шляпе и направился прочь. Леди Кут, горестно вздохнув, проводила садовника взглядом. Джимми Тесайгер, уже укомплектованный печенью и беконом, вступил на террасу, остановился возле нее и вздохнул совершенно другим образом.
– Великолепное утро, как на ваш взгляд? – заметил он.
– Разве? – рассеянным тоном проговорила леди Кут. – Ах да, наверное, вы правы. Я просто не заметила этого.
– А где же все остальные? На озере, на плоскодонках?
– Должно быть, так. То есть я не удивлюсь, если они и в самом деле там.
Леди Кут повернулась на месте и резкими шагами вернулась в дом. Тредвелл как раз внимательным взглядом исследовал кофейник.
– O боже, – проговорила она. – Неужели мистер… мистер…
– Уэйд, миледи?
– Да, мистер Уэйд. Он действительно еще не спустился?
– Не спустился, миледи.
– Но уже очень поздно.
– Да, миледи.
– О боже… Но когда-нибудь он все-таки спустится, а, Тредвелл?
– Вне сомнения, миледи. Вчера утром мистер Уэйд спустился вниз даже в половине двенадцатого, миледи.
Леди Кут глянула на часы. На них было уже без двадцати двенадцать. Волна чисто человеческого сочувствия накатила на нее.
– Да, ну и денек выпал на вашу долю, Тредвелл… Придется убирать со стола, а потом подавать ланч к часу дня.
– Я привык к повадкам молодых джентльменов, миледи.
Укоризна была выражена с достоинством, но тем не менее выражена. Так мог бы князь Церкви корить турка или другого неверного, без злого умысла допустившего промах в отношении святой веры. И леди Кут покраснела второй раз за утро. Однако тут же пришло и желанное избавление. Дверь отворилась, и в образовавшуюся щель просунул голову серьезный молодой человек в очках.
– Ах вот вы где, леди Кут… Сэр Освальд спрашивал вас.
– Ах, так… иду. Иду к нему без промедления, мистер Бейтмен. – С этими словами леди Кут поспешила из комнаты.
Руперт Бейтмен, личный секретарь сэра Освальда, покинул ее другим путем – через французское окно, за которым по-прежнему нежился на солнышке Джимми Тесайгер.
– С утречком, Понго, – проговорил тот. – Ты хочешь сказать, что мне нужно идти и составить приятную компанию этим несносным девицам… Сам-то пойдешь?
Бейтмен отрицательно качнул головой и торопливым шагом пересек террасу, направляясь к двери
Джимми проводил его удалявшуюся спину ухмылкой. Они с Бейтменом учились в одной школе, где Руперт, серьезный очкастый мальчик, заслужил прозвище Понго, неведомо по какой причине.
Понго, рассудил Джимми, и по сю пору остался в точности таким же ослом, каким был в те времена. Слова «Жизнь живая! Жизнь серьёзна!» [1] могли быть написаны специально для него.
Зевнув, Тесайгер не спеша прошествовал к озеру. Девицы уже были там, все три – совершенно обыкновенные; две с темными, стриженными «под фокстрот» головками, и третья со светлой, также стриженной «под фокстрот». Та из них, которая хихикала больше других (по его мнению), звалась Хелен; вторая откликалась на имя Нэнси; третью же, по неведомой причине, звали Чулочки. Общество девушек разделяли два его друга, Билл Эверсли и Ронни Деврё, исполнявшие чисто украшательские функции в Министерстве иностранных дел.
1
Цитата из стихотворения Г. Лонгфелло «Псалом жизни», пер. В. Постникова.
– Привет, – проговорила Нэнси (а может быть, и Хелен). – Это Джимми. А где этот, как его там?
– Не хочешь ли ты этим сказать, – заявил Билл Эверсли, – что Джерри Уэйд по сю пору не встал? С этим надо что-то делать.
– Если он будет и дальше настолько неаккуратным, – проговорил Ронни Деврё, – то однажды останется вообще без завтрака – и когда скатится вниз, окажется, что уже настало время ланча или чая.
– Это просто стыдно, – продолжила тему девица, прозывающаяся Чулочки. – Потому что досаждает леди Кут. Она с каждым днем становится все более похожей на курицу, которая хочет снестись, но не может. А это очень плохо.
– Давайте вытащим его из постели, – предложил Билл. – Пошли, Джимми.
– О нет! Тут нужны более тонкие меры, – возразила девица по прозвищу Чулочки. Два этих слова, «тонкие меры», очень нравились ей, и она часто пользовалась ими.
– Я этих тонкостей не понимаю, – проговорил Джимми. – И потому ничего другого не могу предложить.
– Давайте все вместе решим, что нужно сделать, и исполним свои намерения завтра утром, – без особого интереса проговорил Ронни. – Например, поднимем его в семь утра. Весь дом потрясен. Тредвелл теряет свои фальшивые бакенбарды и роняет чайник. С леди Кут происходит истерика, и она падает без сознания в объятья Билла – нашего тяжеловоза. Сэр Освальд говорит «ха!», и котировки стали взлетают на пять восьмых пункта. Понго проявляет свои эмоции тем, что роняет свои очки и наступает на них.
– Вы не знаете Джерри, – проговорил Джимми. – Смею сказать, что правильным образом примененная доза холодной воды способна разбудить его, но не более. Однако после он только перевернется на другой бок и снова уснет.
– Ну в таком случае следует предусмотреть меры более тонкие, чем холодная вода, – предположила Чулочки.
– Ну и какие же? – прямолинейно брякнул Ронни. Однако готового ответа не было ни у кого.
– Все-таки надо что-то придумать, – сказал Билл. – У кого там есть мозги?