Тайна сибирской платформы
Шрифт:
Самолет качнуло. Тимофеич отодвинул ногой упорно наползавший на него тяжелый ящик и продолжал:
— Да… Ну, значит, улетел этот дефективный, снова ныряю. Ан нет моего ящика на старом месте. Снесло его течением. Что делать? Оценил я обстановку, схватил бредень и залился вниз по течению. Остальные за мной. Отмахали мы по реке километра четыре (два дня перед этим ничего не ели, так что бежать было легко) и в самом узком месте поставили бредень. Сами сели рядом. Ждем. Проходит час, проходит второй — ничего нет! Вечереет, а мы все в трусах. Пришлось, веришь ли, лагерь к бредню перетаскивать.
Так мы и просидели целый месяц около этого бредня. Опорную базу сделали. Консервы растащило по всей реке, но ничего, банок по пять в день удавалось выудить. А мука так и пропала: растворилась по всему течению. Правда, мы не в накладе были: рыбешка в то лето по реке пошла жирная, Видно, мука-то наша ей по вкусу пришлась…
Вернувшись из северной алмазной «столицы», я сразу же отправился искать Тимофеича. Нужно было срочно лететь в южную алмазную «столицу», на знаменитую «Трубку Мира».
— Сделаем, — уверенно сказал Тимофеич, — дело общественное. Приходи часов в пять утра. В это время народу меньше бывает.
На следующее утро, ровно в пять часов, я был у кассы. Подошел Тимофеич.
— Айда, — коротко сказал он и зашагал по взлетному полю.
Перед стартовой линией жужжал мотором, как огромный шмель, зеленый «Антон». Тимофеич поднял руку, летчик выключил мотор. Размолодин открыл дверцу и влез в кабину, я за ним.
В самолете — яблоку негде упасть. Пассажиры, уже успевшие устроиться, недовольно поглядывали на нас.
— М-да… — сказал Тимофеич, придирчиво оглядывая набитую до самого потолка кабину. Ткнув ногой огромный, туго набитый тюк, он спросил: — Чей мешочек?
— Мой, — раздался густой бас, принадлежавший рослому бородатому мужчине в резиновых сапогах и ватной куртке.
— Так что, Петрович, придется скинуть твой мешочек. Корреспондента посадить надо. Ну-ка, подсоби.
— Постой, постой, Тимофеич, — забасил бородатый. — Вчера же полбутылки спирту распили. Аль забыл?
— Экий ты, Петрович, непонятливый! — поморщился Размолодин. — Ну разве же из-за мешка мы с тобой спирт пили? Нет. Выпили как старые таежные друзья. Ну, а что твой мешок? Мертвая материя. А здесь живой человек, к тому же корреспондент. Дело общественное. А спирт твой, не бойся, не пропадет. Завтра же с первым самолетом отправляю тебе твой мешочек.
Самолет снова взревел мотором. Побежала назад земля. Я взглянул в окно. По взлетному полю шел к зданию аэропорта мой добрый гений Тимофеич, согнувшись под тяжестью огромного тюка.
В поселке Новом
Зеленый, разбитый на якутских небесных «проселках», дребезжащий «Антон» медленно тащился между облаками, то и дело проваливаясь в глубокие воздушные ямы.
— Эй, тетенька, подвинься! Больно широко сидишь.
— Куда же ты меня наружу выпихиваешь? Граждане, помогите…
Веселая перебранка сопровождается энергичными движениями. Из пилотской кабины выглядывает командир экипажа и, стараясь перекрыть шум мотора,
— Братцы! Вы мне машину не раскачивайте, а то так и в землю недолго врезаться!
Якутию можно понять только с самолета. Путешествуя по тайге пешком, на оленях, на лошадях, трудно даже представить себе, как богата и разнообразна природа этого могучего края, занимающего площадь в три миллиона квадратных километров — одну седьмую часть всей нашей страны.
Самолет шел на юг. Это особенно чувствовалось по местам, возникавшим под крыльями. Мы летели над средним течением Вилюя. Если в северных районах якутские реки текут по бедной красками, растущей на каменистой почве полярной тайге и с высоты семисот-восьмисот метров имеют какой-то оловянно-серый, удручающий вид, то здесь картина была совершенно иная.
Средний Вилюй в жаркие летние месяцы субтропически роскошен. Одна за другой появляются под крыльями желтые косы — пляжи с отборным песком, которому может позавидовать даже Черноморское побережье возле Анапы. Вода в реке по-океански голубовато-синяя. И все это обрамлено густыми зелеными берегами. Совершенно необычная для небогатой красками Якутии гамма цветов — белый, желтый, зеленый, голубой, синий…
Не долетев немного до грозного вилюйского порога Улахан-Хана, который в 1949 году героически штурмовал поисковый отряд геолога Григория Файнштейна, сворачиваем влево. Внизу — сплошная тайга. Наконец в излучине притока Вилюя — реки Малая Ботуобия показывается в окружении нескольких десятков домишек серый «пятачок» чистой земли.
Он очень мал, но это единственно пригодное для приема самолетов место во всей окрестной тайге. Вечная мерзлота здесь подходит очень близко к поверхности земли, и почва везде вязкая, топкая, почти жидкая.
Идем на посадку. «Антон» чуть не задевает колесами крыши домов. Как только последняя крыша исчезает под крылом, летчик резко приземляет машину. Стукнувшись о крупную гальку, густо насыпанную на взлетном поле, самолет бежит прямо к берегу реки. Пилот сбрасывает газ, вода все ближе и ближе; кажется, катастрофа неминуема… Но буквально в пяти метрах от берега «Антон» останавливается.
— Вот так и летаем, — улыбаясь, говорит летчик. — Каждый день раза два, а то и три думаешь, что садишься в последний раз.
Попрощавшись с пилотами, спрыгиваю на галечное поле площадки. В кармане у меня лежит записка к мастеру обогатительной фабрики Василию Репину. На противоположном берегу реки торчит типичная фабричная труба, пускающая в небо кольца дыма. Оттуда же доносится хлопотливый стрекот дизеля, безнадежно глохнущий в тысячекилометровой таежной тишине. Очевидно, это и есть обогатительная фабрика и именно там надо искать Василия Репина.
В процессе поисков выясняется, что самолет приземлился пока еще только в поселке Новом, а до «Трубки Мира» и поселка Мирного еще целых сорок километров по заболоченной, непролазной тайге.