Тайна Соколиного бора
Шрифт:
— Чего смеешься? Как раз и осталось! — обиделся Иван.
— Дай сюда!.. Виктор, выпей вот, согреешься.
— Пионерам пить нельзя.
Партизаны засмеялись.
— На холоде можно.
— Нигде нель…
— Ты что же, хочешь воспалением легких заболеть? Какой же тогда из тебя партизан получится?
— А вы пьете?
— А как же на холоде не выпить? Такая, брат, у нас работа, у подрывников. Лежишь, лежишь в снегу, промерзнешь до костей, ну и если б…
— Да хватит тебе уж! Давай хлопцу побыстрей — видишь, посинел он.
Партизан отвинтил
— Оставил, называется! — с укором взглянул он на Ивана и быстро поднес фляжку Виктору.
Тот не успел опомниться, как рот ему будто кипятком обожгло. Он глотнул раз, другой и поперхнулся. Долго откашливался, а потом жадно впился зубами в кусок промерзшего хлеба.
По телу разлилось приятное тепло, и Виктор заснул крепким сном.
Город, не отмеченный на картах
Это был настоящий город, с узенькими тропинками-улицами, каждая из которых имела свое название, с жилыми домами и площадью, на которой проходили занятия по тактике и зачитывались приказы. Были здесь столовая и пекарня, швейные, обувные и оружейные мастерские, склады. «Город» этот возник осенью и рос с каждым днем.
Здесь жили партизаны. Днем и ночью над головой шумели гигантские сосны, молодые хвойные деревья и тонкие, гибкие березы. Вились и таяли сизые дымки над бараками.
Каждый день в отряд прибывали люди. Их временно селили в готовых домах, а уже на другой день где-нибудь в сторонке строился новый барак. К нему протаптывали узкую тропинку, а потом кто-нибудь давал ей название. Так в «городе» появлялись «улицы».
Окруженная густыми елями, на отшибе расположилась хозяйственная часть отряда.
Покрытые снегом возы ожидали весны, сани были поставлены, как по шнурку. В грубо сколоченных стойлах помещались лошади. Здесь же откармливали быков и свиней. Седобородые партизаны с винтовками на ремне и гранатами за поясом смотрели за скотом.
На дорогах и тропинках вокруг партизанского города стояли часовые. Секреты возле лагеря и на много километров от него были замаскированы.
Фашистам никак не удавалось обозначить на своих картах этот пункт. Они засылали разведчиков и шпионов. Но те, доходя свободно до партизанских застав, в «город» попадали с завязанными глазами и не возвращались.
Когда выпал снег, фашисты запретили населению ходить в лес. За нарушение приговаривали к смертной казни. Они рассчитывали на то, что теперь партизанские тропинки и дороги должны привести их в таинственный город.
Иван Павлович приказал запрячь не менее двухсот подвод и проложить дороги по всему лесу — ко всем ближайшим селам. И каждый раз после снегопада по нескольку дней и ночей кружили по лесу партизанские упряжки, прокладывая дороги и сплетая их в такой узел, который уже никто не мог распутать.
Партизанский город оставался невидимым и неприступным. Не был обозначен он и на партизанских картах. Но любой партизан находил свой лагерь. Так пчела находит свой улей, как бы далеко от него она ни залетала.
Партизанский город и действительно
На первый взгляд казалось, что здесь царит беспорядок, в котором трудно разобраться. И только хорошо присмотревшись, можно было понять, что каждый человек знает свое дело и точно выполняет его.
Кухарки варили в больших котлах партизанский борщ. В лесу звенели пилы и раздавался стук топора: строили новые дома и заготавливали дрова для кухни. Стучали молотки — сапожники чинили и шили новые сапоги; стрекотали швейные машины — швеи строчили белье и одежду.
Город жил… Командиры делали все, чтобы лагерь как можно дольше оставался неизвестным врагу.
Леня Устюжанин возвращался в партизанский лагерь перед рассветом.
Все время ехали лесом, и Виктор трепетно вслушивался в ночной шум, оглядывался по сторонам. Проснувшись поздно вечером, мальчик уже не мог заснуть. Ему казалось, что они едут не по земле, а плывут какой-то подземной рекой. Скрипели полозья, фыркали лошади, по сторонам что-то гудело, стонало, ревело. Холодный ветер бросал пригоршни колючего снега в разгоряченное лицо мальчика. Когда выезжали из-под густого переплетения деревьев, вокруг светлело. Лес стоял черной стеной; редкие кусты на поляне казались неуклюжими, странными тенями. Виктор, затаив дыхание, смотрел на них, не отрывая глаз. То ему мерещилось село, выделялись призрачные строения, в окнах которых, казалось, вспыхивали на мгновение синие огоньки; то все это сразу исчезало, и появлялись какие-то фигуры, надвигавшиеся грозно, неумолимо. Напуганный мальчик теснее прижимался к партизанам, дремавшим в санях, и на минуту закрывал глаза.
Он ехал вместе с Леней, который познакомился с ним и взял его к себе. Виктор согрелся под теплой шинелью.
— Дядя, уже скоро? — беспрерывно допытывался он.
— Скоро, — отвечал Леня.
Лошади устало переставляли ноги. Лесу не было ни конца, ни края. Одна просека переходила в другую, и казалось — дорога эта никогда не кончится.
— Скоро уже, дядя? — хныкал Виктор.
Устюжанину, вероятно, надоели эти вопросы. Сначала он терпел, но наконец не выдержал:
— Ты в партизаны пришел, хлопче, или нет? Партизаны никогда не спрашивают, близко или далеко. Их дело — итти и бить врага, где бы он им ни встретился.
Виктору стало стыдно, он покраснел, на глаза его набежали слезы. Но Леня в темноте не видел этого. Теперь мальчик следил за всем молча, и Устюжанин решил, что Виктор опять заснул.
Кони рванули и побежали быстрее, почуяв, вероятно, близость жилья, еды и заслуженного отдыха. Виктор мог уже различить деревья: стройные стволы и тяжелые белые шапки сосен, густые, как щетки, заиндевелые кусты.
— Пять! — донеслось откуда-то из-под ветвистой сосны.
— Москва! — откликнулся Леня.