Тайна Соколиного бора
Шрифт:
— Ну как? — спросил командир.
— Написал, — прошептал Мишка.
Он колебался: показать или не показывать командиру? А что, если написано не так, как нужно?.. Наконец он отважился. Иван Павлович быстро пробежал глазами листок и, одобрительно кивнув головой, положил его перед Любовью Ивановной.
В президиум избрали Ивана Павловича, Любовь Ивановну, Леню Устюжанина. Председательствовал Леня.
Любовь Ивановна начала читать Мишкино заявление.
Она читала приподнято и торжественно, и Мишка снова ощутил то волнение, с каким писал эти идущие
— А рекомендации у тебя есть, товарищ Мирончук?
Мишка растерялся и покраснел. Его словно окунули в холодную воду. Вот это так! Заявление написал, а о рекомендациях и не подумал!..
Мишка повернул голову туда, куда теперь смотрели все. Иван Павлович, склонившись к столу, писал что-то. На мгновение стало тихо.
— Ручаюсь за Михаила Петровича Мирончука. Я уверен, что он будет настоящим комсомольцем и большевиком, — сказал командир, подавая секретарю листок бумаги.
— Я тоже рекомендую товарища Мирончука, — сказал председатель собрания Леня Устюжанин.
— И я рекомендую!
В бараке зазвучали десятки голосов. Мишка не мог удержать радостных слез и смущенно опустил голову.
— Товарищи, — заговорила Любовь Ивановна, — я вижу, рекомендаций у Мирончука достаточно. Но позвольте и мне дать ему рекомендацию. Мы с товарищем Мирончуком старые друзья. Я его знаю, наверное, не меньше, чем другие.
Теперь дали слово Мишке.
Ему никогда раньше не приходилось говорить на собраниях. Отчаянно робея, он встал. Биографию? Ну, какая у него биография!..
Но все смотрели на Мишку выжидательно, и, откашлявшись, он заговорил:
— Мне пятнадцать будет скоро. Отец мой воюет. Я учился в школе, но пришли немцы, и я, как пионер… С Василием Ивановичем и Тимкой… Мы помогали партизанам.
Он с минуту помолчал, стараясь овладеть собой и думая, что же еще сказать ребятам. О том, что было позади, говорить было нечего. Будущее звало его вперед. И Мишкин голос окреп, стал звонким и торжественным:
— Я этот день никогда не забуду!
Мишка повернулся к Ивану Павловичу. Казалось, он обращался только к нему:
— Спасибо вам, товарищ командир, что вы меня… ручаетесь за меня. Я оправдаю ваше доверие, товарищ командир!.. Я буду бить фашистов еще крепче и до тех пор, пока ни одного из них не останется на нашей земле! Я буду…
Громкие рукоплескания заглушили его голос. Какой-то обновленный и бесконечно счастливый, он сел на свое место. Теперь о нем говорил Леня Устюжанин. От его похвал Мишке стало неловко. Как будто Мишка все сам… Ведь он же, Леня, и научил его, а о себе ничего не говорит… Мишка почувствовал, что у него тянут из рук автомат. Вот Леня взял автомат, зарубки показывает… Да ведь Мишка на автомате еще и не столько зарубок сделает!..
Много было сказано о Мишке хорошего, а он сидел и думал: надо еще больше сделать — ведь он теперь комсомолец!
После всего пережитого Мишке очень
Софийка выбежала к нему радостная, сияющая. Она не могла быть на комсомольском собрании, потому что дежурила в госпитале, но ей уже обо всем рассказали.
— Ой, Мишка, — сказала она, пожимая обеими руками его руку, — ты уже в комсомоле!.. А я все думала…
— А ты давно стала комсомолкой? — посмеиваясь, спросил Мишка, не в силах оторваться от темно-серых глаз Софийки.
— Меня на предыдущем собрании принимали… Крас-не-е-ла!..
И Софийка, растягивая слова, воркующим голоском стала рассказывать о том, что чувствовала она, когда ее принимали в комсомол.
— Теперь, Софийка, мы с тобой комсомольцы! — гордо сказал Мишка.
Он хотел еще что-то сказать, но Софийку позвали. Она успела спросить:
— Долго пробудешь в лагере?
— Вечером выходим, — важничая, ответил Мишка.
— Ой! Надолго?
— Не знаю…
— Ну, я пошла. Приходи…
Она тряхнула Мишкину руку и побежала в госпиталь. Уже у самой двери она повернулась к Мишке, озорно блеснула глазами и прощально махнула рукой.
«Какая…» подумал Мишка, но так и не смог определить, какая же Софийка. Он еще долго стоял на месте, словно размышляя над этим, потом пошел, медленно и солидно, положив обе руки на автомат, как это делал Леня Устюжанин.
Нет, что ни говори, сегодня Мишка был совсем не похож на Мишку вчерашнего.
Важный приказ
Партизанский радист Федька влетел в штаб с криком:
— Товарищ командир! Принял три радиограммы. Вот одна. Остальные сейчас расшифрую.
Положив перед Иваном Павловичем листок бумаги, он спросил:
— Разрешите итти?
Иван Павлович не слышал вопроса: он читал. Комиссар через плечо командира тоже читал радиограмму.
— Идите и немедленно расшифруйте, — ответил за них начальник штаба.
Каждая радиограмма, полученная с Большой земли, из родной Москвы, вливала в партизан новые силы. Ведь все знали, что действуют они не как придется, а по общему плану Верховного командования. Каждый партизанский удар по врагу становился еще ощутительней потому, что был связан с ударами на фронтах, наносимыми врагу Красной Армией. Сознание, что они не одни в тылу врага, что за ними стоит великая Родина, воодушевляло их на новые славные дела.
Эта радиограмма особенно обрадовала командиров. В ней говорилось:
«По заданию Верховного командования, Центральный штаб приказывает провести глубокую разведку численности гарнизонов в городах, а также строительства укреплений на берегах Десны и Днепра. Сведения необходимы самые точные и возможно скорее. Радируйте регулярно».
Взволнованный комиссар крупными шагами ходил по землянке. У Михаила Платоновича была привычка расхаживать по комнате, когда он радовался или думал о чем-нибудь особенно важном. Руки, заложенные за широкий командирский пояс, нервно мнут крепкий ремень, глаза радостно прищурены.