Тайна совещательной комнаты
Шрифт:
— А, знаю, кажется, видел, когда кого-то навещать заходил, — сказал Тульский; глаза его заблестели, но только лишь от водки, а не от каких-то таких воспоминаний. — Я таких бронетанковых никогда не понимал, женщина должны быть изящная, маленькая…
— Ну не скажи! — с жаром возразил Майор. — Конечно, в маленьких тоже есть своя прелесть, — добавил он еще, вспоминая веснушчатую шею Хинди, — но куда уж мне теперь с изящными — с одной-то ногой. Но и крупные — эти тоже…
— Ну а ты возьми и трахни эту прокуроршу, если тебе так уж хочется, — подвел итог
— Ты что, я же присяжный! — сказал Зябликов, — Скажешь тоже: прокуроршу!
Среда, 28 июня, 19.00
Хинди в своих старых круглых очках, делающих ее еще больше похожей на школьницу, вела Актрису по территории клиники неврозов торжественно, как в музеях водят только иностранных послов. Нервные больные, самые обыкновенные, впрочем, на вид, тоже глядели на них с соответствующим выражением на лицах.
— Вот, там у нас лечебный корпус, там бассейн, а мы идем в главный корпус…
Больные, одетые кто во что и вышедшие поддеревья между корпусами по случаю лета и вечера, почтительно здоровались с Хинди и спрашивали:
— Что-то вас не видно, Тамара Викторовна! Вы когда к нам вернетесь, Тома?
— Любят они вас, — уважительно сказала Актриса.
— Как коровы доярку, — сказала Хинди, уже нажимая на кнопку лифта. — Она же им сена дает. Что ж им меня не любить? А вот так, чтобы… Ну ладно, что это я.
Она велела Актрисе снять блузку и бюстгальтер и уложила ее на массажный стол. Спина у Актрисы была в прекрасном состоянии для ее возраста: кожа гладкая и ни капли жира. Хинди даже ахнула от восхищения, сняла очки и принялась влюбленно, но вместе с тем и деловито и привычно, как доярка теребит сиську коровы, массировать эту спину.
— Ух ты! — сказала Актриса. — У вас же ручки с виду совсем детские, а спину мнете, прямо как танк.
— А я, знаете, тоже так горжусь, что с вами познакомилась, — сказала Хинди, — Ну где я еще могла бы с вами познакомиться? Надо же, в суде!
— Да уж, компания, в самом деле, удивительная, — сказала Актриса. — Я бы всех актеров специально направляла в присяжные, особенно начинающих, а то они людей-то не видят нормальных, играют черт знает кого. А тут люди настоящие, живые. Вот Старшина наш, или Океанолог, или Ри… Что вы ее все время дразните, милочка? — Актриса попробовала повернуть голову, но не смогла.
— В ее лице есть что-то порочное, — торжественно объяснила Хинди, которая, видимо, и сама искала ответ на этот вопрос и сформулировала его вот так.
— Что вы, это у нее просто губы такой формы, и она их неправильно красит, — засмеялась Актриса. — Хотите, я ей покажу, как надо красить, и у нее сразу будет, наоборот, просто ангельский вид? Лицо очень легко изменить, это же не душа, а я понимаю в этом толк. Ей же и так, наверное, нелегко жить с такой внешностью…
В кабинет заглянул человек в белом халате, может быть даже доктор, который бросил Хинди сердито:
— Ты когда на работу выйдешь, Скребцова? Халтурить вот есть время!
—
Человек в белом халате, впрочем, даже не выслушав ответ, уже скрылся.
— Ей с ее внешностью трудно жить! — продолжала прерванный разговор Хинди, изо всех сил растирая своими маленькими кулачками спину Актрисы, — А мне с моей каково!
— Да у вас прекрасное лицо, милочка! — сказала Актриса, — Честное слово, я вам совершенно не льщу. Главное, что вы добрая. Просто вы еще не нашли себя, но это все еще будет. И хорошо, что те розовые очки разбились, в этих вы гораздо больше на саму себя похожи. Вот что главное, милочка: надо быть похожей на саму себя.
— Как хорошо, что вы мне об этом говорите, — сказала Хинди. — Спасибо! Трудно все-таки быть актрисой, наверное…
— В смысле на сцене? Нет, не трудно, — сказала Актриса, подумав, — В жизни вот трудно бывает иногда. Ведь главное — быть всегда похожей на себя, и в этом, если хотите, наша честность. А представляете, как трудно это актрисе?
Пятница, 30 июня, 11.00
Подсудимого все никак не могли довезти до суда, и присяжные опять томились в своей комнате. Закипал чайник, хозяйственно резала колбасу Хинди, Ри упорно пыталась читать комментарий к Уголовному кодексу, «химчистка» уже почти связала полосатую спину, Кузякин наблюдал, как Ивакин играет с Океанологом в шахматы. Болея за Океанолога и желая сбить Ивакина с толку, Журналист сказал:
— У Лисички вчера голубые ногти были, а сегодня лак изумрудный. Слышишь, Ивакин, замажем, что в понедельник она придет с красными? По стольнику, давай?
— А я вообще не понимаю, что она тут делает, — двигая пешкой, сказал Океанолог, — Сидит и молчит, только шепчется с прокуроршей. Они подружки, что ли?
— Ну нет, — сказала Актриса, которая в это время подходила к окну и остановилась, глядя на доску: видимо, она тоже что-то смыслила в шахматах, — У нее тут какая-то своя роль, только я пока не пойму, в чем она заключается. Во всяком случае, я должна вам сказать: чтобы так красить ногти при таких коротких пальцах, надо иметь определенное мужество.
— Да, теперь в красную гамму должна уйти, — сказал Ивакин, не отрываясь от доски, — А ты, Кузякин, про какой цвет говоришь, про ярко-красный?
— Я про такой алый говорю, ну, знаешь, бывает у них на ногтях…
— Тогда я на темно-бордовый ставлю. По стольнику, — и он опять сосредоточился на доске, где его положение, видимо, было не из легких.
— Все, замазали, — сказал Кузякин и ушел к столу, куда Хинди уже несла кружки.
Медведь Петрищев воровато выставил на мебельную стенку бумажную иконку Троицы, но незамеченным его движение не осталось. Большинство отнеслось к Троице с безразличием, но Старшина насупился, не умея принять решение в ситуации нестандартной, а Роза от нечего делать решила возражать: