Тайна старой девы
Шрифт:
Фелисита взглянула на Иоганна с испугом и робостью. Как он изменился! Человек с холодными, стальными глазами, убежденный консерватор, в котором общественные законы убили всякую искру поэзии; педант, которому пение мешало работать, рассказывал ей теперь выдуманную им притчу, смысла которой она не могла не понять.
— И подумайте, — продолжал он, — я стоял внизу в долине, а мои спутники бранили меня за то, что я остался под дождем. Они не знали, что перед рассудительным доктором предстало видение, которое не могли прогнать ни буря, ни дождь: он увидел, как один храбрец поднялся
— Я знаю, — перебила его девушка негодующим тоном. — Одинокая сосна осталась верной себе и употребила свое оружие.
— Даже и тогда, когда она почувствовала бы, что храбрец всю жизнь будет защищать и беречь ее как зеницу ока?
Рассказчик принимал, видимо, большое участие в судьбах действующих лиц своего рассказа. Губы его задрожали, и в голосе послышалась та мягкость, которая так поразила Фелиситу у постели больного ребенка.
— Одинокой хватило жизненного опыта, чтобы понять, что он рассказывал ей сказку, — ответила девушка твердо. — Вы сами говорили, что она устояла против бури — значит, она закалила себя и не нуждается в поддержке!
От нее не укрылось, как сильно побледнел профессор. Казалось, он хотел уйти, но в это время послышались шаги, и из-за стены тисов показалась его мать под руку с советницей.
— Ты здесь, Иоганн? Мешаешь Каролине работать и заставляешь нас ждать тебя к ужину, — проворчала госпожа Гельвиг.
Советница оставила тетку и быстро пересекла луг. Ее кроткие глаза метали молнии.
— Я еще не поблагодарила вас, Каролина, за то, что вы присмотрели за моим ребенком... — Эта фраза должна была прозвучать приветливо, но обыкновенно мягкий голос Адели стал резким: — Вы стоите под деревом, словно отшельница, и, вероятно, часто воображали себя в этой интересной роли, так как я нахожу, что уход за Анхен был очень небрежен. Она сильно загорела, и я боюсь, что ее слишком много кормили!
— Твои упреки кончились, Адель? — насмешливо спросил профессор. — Может быть, она виновата и в том, что ребенок болеет золотухой; а может быть, это она послала в Тюрингенский лес дожди, испортившие тебе настроение?
— Не продолжай, — сказала молодая вдова. — Ты не знаешь, что говоришь. Я не хотела вас обидеть, Каролина, и чтобы вы поняли, что я нисколько не сержусь на вас, я попрошу вас сегодня вечером еще посмотреть за Анхен. Я чувствую себя очень утомленной.
— Этого не будет! — твердо заявил профессор. — Время безграничного самопожертвования прошло. Ты прекрасно умеешь, Адель, пользоваться силами других, но с этих пор ты возьмешь ребенка на свое попечение!
— Хорошо, это устраивает и меня, — сказала госпожа Гельвиг. — Тогда девушка будет полоть. Я не могу требовать этого от Генриха и Фридерики, они уже стары.
Яркая краска залила лицо профессора. Как ни трудно было обыкновенно понять выражение его лица, но в эту минуту на нем ясно читались смущение и стыд. Может быть, он никогда еще не осознавал так ясно, как теперь, в какое положение поставил он молодую девушку. Фелисита немедленно покинула свое место. Она знала, что слова госпожи Гельвиг служили приказанием, которое
— Я думаю, что тоже имею право слова как опекун, — сказал он внешне спокойно. — И я не желаю, чтобы вы выполняли такую тяжелую работу.
— Ты, может быть, хочешь посадить ее под стеклянный колпак? — спросила госпожа Гельвиг. — Но она воспитана по твоим предписаниям,.. Не должна ли я показать тебе твои письма, в которых ты неустанно повторял, что Каролина должна работать?
— Я не отрицаю моих требований, — ответил профессор глухим, но твердым голосом, — но должен сознаться, что сделал ошибку, и теперь, я начну поступать иначе.
— Не будь смешон, Иоганн, — сказала госпожа Гельвиг, язвительно рассмеявшись. — В твои годы не меняют убеждений. Кроме того, ты действовал не один, и я думаю, что вся моя жизнь доказывает, что с Божьей помощью я всегда поступала правильно... Мне было бы жаль, если бы в твоем характере появилась отцовская слабость: тогда нам пришлось бы расстаться. Пока девушка находится в моем доме, она останется служанкой, которая не должна ни минуты сидеть без работы. Она может разыгрывать из себя важную даму и сидеть сложа руки после...
— Этого она никогда не сделает, госпожа Гельвиг, — сказала Фелисита. — Будьте добры, укажите мне грядки, чтобы я могла начать работу.
Профессор, снова пришедший в себя, повернулся к Фелисите.
— Я запрещаю вам это, — сказал он решительно. — И если протест опекуна не может сломить ваше непобедимое упрямство, то я взываю к вашему благоразумию как врач... Вы утомились, ухаживая за Анхен. Через некоторое время вы покинете этот дом, и наш долг — позаботиться о том, чтобы вы были здоровы.
— Она может идти домой, — сказала госпожа Гельвиг, — хотя я и не понимаю, как это уход за ребенком мог довести ее до болезни, посмотри, Иоганн, на других девушек в ее положении: они бегают целый день и не теряют румянца... — Госпожа Гельвиг взяла под руку молодую вдову и пошла с ней через луг в полной уверенности, что сын последует за ней. Но профессор, сделав Несколько шагов, вернулся обратно.
— Вы, вероятно, не чувствуете, что причинили мне сегодня страшную боль? — спросил он мягко. Но девушка молчала.
— Фелисита, я не думаю, что вы принадлежите к тем женщинам, которым доставляет удовольствие, когда их просят о прощении, — сказал Иоганн серьезно.
— По-моему, такая просьба дается очень тяжело, — ответила Фелисита непривычно мягко, — и я ни в каком случае не хотела бы услышать подобную просьбу... Дети могут просить прощения у родителей, но не наоборот... Еще меньше...
— Еще меньше вы хотели бы видеть униженным мужчину, не так ли, Фелисита? — быстро закончил он неоконченную фразу, и в его голосе послышалась радость. — Подумайте, не торопясь, можете ли вы протянуть руку помощи желающему исправить свою ошибку?.. Подождите, сейчас я не хочу знать ваш ответ — я вижу по вашим глазам, что он будет не таков, какого я жду... Буду надеяться, что настанет наконец время, когда сосна на утесе оставит свое оружие!