Тайна стоит жизни
Шрифт:
— Смотрю, какие камни здесь водятся.
И он действительно поднял со дна несколько пластин светло-коричневого известняка, начал их внимательно рассматривать. Немного еще походив по воде, лейтенант обулся, взял длинный металлический пруток, заостренный на конце, и направился к кустарнику, где отсиживался недавно матерый враг.
Матыгулин остановился, вонзил пруток до отказа в землю, вытащил его, замерил часть прутка, которая уходила в землю. Проделал это несколько раз вокруг кустарника. Металлический стержень уходил каждый раз в землю на глубину до шестидесяти — семидесяти сантиметров и упирался в твердый
«Холмик, конечно, удобен для тайника: грунтовых вод нечего опасаться, — размышлял лейтенант, — рация могла бы лежать неделями. А главное, в середине кустарника можно было копать, пока не надоест, — случайные прохожие не заметят. Кто же полезет в заросли чертополоха?» Он с берега смотрел, прикидывал, где бы сам стал делать тайник, и поймал себя на мысли: «Здесь нет подходящего места, кроме кустарника». Любые земляные работы могли быть замечены случайными лицами как с суши, так и с реки.
Ему пришла и другая мысль: «Если рацию прятали под землю, то, видимо, копали яму до слоя извести». Не было сомнения, что всю выкопанную землю и плиты спресованной извести толщиной в три пальца выбрасывали в воду. Вот он и искал их в воде. А когда нашел, убедился в своем предположении. Значит, выдалбливали и твердые породы. А раз так, щуп должен уйти больше чем на шестьдесят — семьдесят сантиметров.
Каждый раз, проделав одну и ту же операцию и замерив пруток, повторял про себя: «В норме».
Матыгулин остановился над обнаруженным лжетайником, где на дне как насмешка виден был отпечаток рации. И, двинувшись дальше, на ходу сунул туда щуп, измерил — семьдесят пять сантиметров. Он снова повторил — до твердой породы в этом месте было чуть больше, чем в других местах. «Видимо, вынули немного известняка, а сверху насыпали земельки, чтоб лучше отпечатывался след рации. Но позвольте, позвольте господа шпионы. Для чего же вынимать лишний грунт, а потом снова насыпать? Не легче ли просто?..» И внутренний голос осекся — горячая волна крови ударила в голову от неожиданно дерзкой догадки. Он опустился на колени и начал лихорадочно выгребать землю из тайника. Добрался до твердого грунта и, ломая ногти, пытался снять слой известняка. Когда ему удалось это сделать при помощи стрежня, под плитой оказался большой камень. Подняв его, Матыгулин увидел сбоку ямы нишу, в которой лежал вещевой мешок. Он поспешно пощупал его: рация была здесь!
— Нашел! — радостно закричал он, как мальчишка. — Нашел, товарищ майор!
Майор вскочил, забыв про больную ногу, и, прихрамывая, побежал к кустарнику. Развязал мешок, вытащил рацию, завернутую в клеенку. У рации отсутствовала крышка.
— Так вот чем делали отпечаток — крышкой! Стеклов взглянул на окаменелый слой породы, на металлический прут, линейку — и все понял.
— На сколько сантиметров они ошиблись? — тихо спросил он Матыгулина.
— Недоучли около пяти сантиметров, товарищ майор.
Окружавшие не понимали, о чем они говорят.
Взволнованный майор шагнул к лейтенанту и обнял его.
— Спасибо тебе мой мальчик. Спасибо. Сегодня ты лучше думал, чем я.
Глава IX
— Будьте любезны, позовите Элеонору, —
— Минуточку. Сейчас, — ответил женский голос.
«Кажется, ее сестра, — подумал он. — А голос ее можно спутать с Элиным».
— Я вас слушаю, — послышалось в трубке.
— Эля, здравствуй, — чувствуя какую-то внутреннюю скованность, произнес Закиров. — Это тебя беспокоит Ильдар.
— А-а-а... Ильдарчик, привет. Рада слышать своих недавних однокашников.
— Эля, я тебе как-то звонил. Сказали... в командировке.
— Да. Вот приехала вчера. Масса впечатлений. Это моя первая командировка.
— Значит, понравилось?
— Интересная поездка, — будничным голосом ответила она. — Но дома — лучше.
Закиров понимал: Эля Бабанина воспринимала его лишь как одноклассника. И боялся перевести разговор в желаемое русло.
Возникла пауза.
— А вы... А ты... — начал он, чуть заикаясь, — что делаешь в субботу? — И, не дав ей ответить, выпалил: — Пойдем, Эля, в театр.
— А кто еще из одноклассников пойдет?..
— Мы вдвоем...
Эля немного помолчала.
— Знаешь, Ильдар, это как-то неожиданно... Потом в субботу и воскресенье я занята.
— Очень жаль... Тебе еще можно позвонить?
— Ну, конечно, Ильдар. Мы же одноклассники... Знаешь, позвони на той неделе.
— Спасибо, Эля. Обязательно позвоню.
На этом разговор закончился.
«Проклятая робость! Если я был бы посмелей, наверное, мог бы с ней подружиться еще в девятом классе. Ведь она однажды на школьном вечере сама меня пригласила танцевать. Почему же я так оробел? Не пригласил в ответ... Почему? Можно не сомневаться: робость лишила меня счастья», — сокрушался он.
Ему казалось: подружись он тогда с Элеонорой в школе, эта дружба переросла бы непременно в любовь. Ильдар был в том состоянии, когда желаемое воспринималось как действительное — так велика была потребность в ответной любви. А поскольку неразделенное чувство существовало, оно беспощадно цеплялось за любой повод.
Закиров, терзаемый тоскливыми мыслями, направился на службу, точнее, в одно из домоуправлений.
С утра было пасмурно. Но к середине дня облака рассеялись и показалось солнце. Стало сильно припекать.
В первой половине дня Закиров побывал в нескольких небольших организациях района. Усилия его оказались бесплодными.
Войдя в темное полуподвальное помещение, отдаленно напоминавшее коридор учреждения, он толкнулся в первую попавшуюся дверь.
У пожилой интеллигентной женщины в пенсне, точно сошедшей со страниц произведений Чехова, узнал, где находится начальник конторы. В глаза бросался контраст между этой женщиной и маленькой неуютной комнатушкой с зарешеченными окнами, где давно не проветривалось.
Его появление не произвело на начальника конторы никакого впечатления, словно прием работников НКВД было каждодневным занятием.
Ильдар давно заметил: так реагируют люди, уставшие или неудовлетворенные работой, безразличные к ней. К этому начальнику, пожалуй, больше подходило последнее. Всюду в кабинете виднелись следы запустения: пыль на подоконниках и на столе, грязные окна, пропускавшие днем скудный, сумеречный свет, разбросанные повсюду окурки, сваленные в углу папки, обшарпанные стены.