Тайна святого Арсения
Шрифт:
Головастый только за ухом почесал:
– Петр, а не случится пересол? Сибирский мороз немножко больше нашего, - ткнул пальцем в оконное стекло с вычурными узорами, что папоротниками сказочными расцветали.
– Братья, я стар, мне уже бояться поздно. А вы решайте, не принуждаю, чье имя можно еще вычеркнуть - бумаги у меня достаточно переписать.
– За кого нас принимаешь, - буркнул Глоба и поглядел на Головастого, тот лишь головой крутнул.
– Петр, а ты хорошо все обдумал? Не поверят, скажем, и на невинного
– Нет, Павел, после Искры и Кочубея, казненных, на их взгляд, напрасно, за топор палача сегодня не станут хвататься.
– А если за нас возьмутся? Чего же здесь душой кривить?
– Это еще нужно в следствии довести. Человек слышал звон, но не знает, откуда он, вот и выслужился перед императрицей, написал искренне.
– В конце концов, можно на всю Сечь большую беду накликать. Клеветнику какому или любовнику дежурному неизвестно что придёт в голову...
Кошевой ответил не сразу, лишь глаза призакрыл, словно его на сон потянули.
– -Не пойдут сейчас с нами воевать. Однако, рано или поздно, я этого никогда еще не говорил,
братья, рано или поздно, Петербург захочет срубить Сечь нашу под корень. Но не теперь: очень нужны мы в войне с Турцией.
Калнишевский опять поднял колокольчик.
– Гонца!
– бросил шустрому джуре.
Топот копыт коней, которые рванули с места порывисто, все отдалялся, стихал и, наконец, замер.
*
19
В тесную комнатку над сенями, с облупленными стенами и треснувшей печкой, которую снимал поручик Василий Мирович, - на лучшее жилище не хватало, потому что уже восемнадцать месяцев не получал жалования, двое незнакомцев неожиданно заявились поздним вечером.
– Вас просит высокая персона, - сообщили гости, когда представились, но просьбу выразили твердым, не вызывающим ни малейшего сомнения, тоном.
Мирович не знал, куда его везут в карете с зашторенными окнами. Он только глазом окинул, когда взошел, мраморные ступени роскошного дворца, точеные причудливые перила... "Что бы такое приглашение значило?" - удивление Василия не имело границ.
В просторном зале его ожидал такой, как и он, молодой мужчина крепкого телосложения, в расшитом золотом восточными узорами халате.
– Садитесь, подпоручик.
"Граф Григорий Орлов! Всесильный фаворит, некоронованный повелитель империи, - похолодел Мирович.
Они остались вдвоем.
– Дело, о котором будет идти речь в настоящий момент, особой государственной важности, - граф молвил негромко, но выделял каждое слово так, словно был перед солдатской шеренгой.
– Вы можете прислужиться Ее императорскому величеству, своей казацкой земле и, конечно, себе лично. Если вы готовы к этому - я буду говорить дальше, если нет - аудиенция закончена. Только помните - после слова "да" назад дороги нет.
На Мировича
Василий не знал, что ответить, вытянувшись в струнку, он только мигал глазами, пока не выжал:
– Ваша светлость, я не умею так... А может, я не способен, не в силе, может, это противоречит моему естеству и чести, может...
– Достаточно!
– рубя махнул ладонью граф, как будто саблей.
– Раз в жизни фортуна каждому дает свой шанс - в настоящий момент он ваш.
– Ваша светлость, и все же хотелось бы уточнить...
Граф нервно крутнул головой, не желая больше даже говорить.
"Господи, - умолял в мыслях Мирович, - то ли мне даруешь вознаграждение, то ли испытание, то ли коварное искушение. Как распознать душой, как не совершить зло, которого не поправить?".
В то же время у Василия перед глазами много примеров, когда человек одним единственным шансом сумел воспользоваться, чтобы изменить всю жизнь - и ходить далеко за примером не нужно, вон граф Орлов перед ним.
И если это действительно такой случай, зачем же ему им легкомысленно пренебречь? Он смог бы тогда возродить славу и мощь прежнего рода Мировичей, его влиятельность и честное имя. Предок его, полковник Мирович, во время казни гетмана Остряницы был прибит гвоздями к осмоленным доскам, горел на медленном огне, но ни стона, ни вскрика, от него не услышали. Прадед Иван - сподвижник Мазепы, гетман, выдал за него свою сестру. Федор Мирович, когда шла речь о неподчинении земли Казацкой, пожертвовал всем состоянием, не побоялся клейма изменника, пошел в эмиграцию с Орликом и до последних дней своих отдавался большому делу, не оставляя хлопоты о своей земле, скитаясь Турцией и доживая в Варшаве. Петр I отобрал все родовое имущество в казну, семью выслал в Сибирь. И только через многие годы детям разрешили вернуться на Украину, к их дяде, наказному гетману Павлу Полуботку. Бабушку Пелагею Захарьевну отпустили домой через два года после детей, и она последнюю копейку отдавала на достройку собора, которую начали еще свёкор и муж.
Годами напрасно писала бабушка многочисленные челобитные, чтобы вернули ей хотя бы девичье приданое. И сам он, Василий Мирович, должен быть достоин своего рода, а не скитаться по чужим ободранным углам, на чужой земле и смирно стоять перед пьяным каким-то майором.
– Да, - наконец-то вымолвил Мирович, проговорив с глубоким выдохом, будто с закрытыми глазами прыгнул в бездну, не ведая, глубокая она или нет.
– Тогда слушайте, - на краснощёком, дородном лице графа как будто пробежала тень от какой-то тучи.
– В Шлиссельбургской крепости много лет уже заключен Иван Антонович, прежний император, который стал им еще младенцем. Императрица Екатерина хочет освободить его, вывезти и предоставить волю. Хорошее сердце императрицы не может терпеть такую несправедливость, тем более, что Иван Антонович ей даже дальний родственник.