Тайна святых
Шрифт:
Умаление печерской обители
Изобилие благодати сменилось духовной скудостью. Это особенно стало заметно в Печерском монастыре. Инобытие его насельников перешло в обыденную жизнь, обуреваемую грехами: теперь они не других духовно поддерживают, а сами почти гибнут. Святые этого времени, плохо поддерживаемые любовью братий, впадают в тягчайшие греховные состояния, которые доводят их даже до болезни.
Так, святой Арефа имел много богатства в своей келье (для времен Феодосия вещь безумная и невозможная) и никогда не подавал нищим. В одну ночь воры украли все его сокровище. Отчаяние довело Арефу до болезни. Но, выздоровев, он раскаялся, раздал нищим все, что у него осталось, и стал великим молитвенником.
Преп. Еразм, который все свое имение употребил на украшение великой церкви Печерской, вдруг впал в искушение: ему стало казаться, что лучше
Пресвитер Тит и диакон Евагрий были большими друзьями, но почему-то возненавидели друг друга. Много времени прошло в такой вражде. И вот Тит смертельно заболел и послал к Евагрию, прося простить его. Когда братия насильно привели Евагрия к постели умирающего, Тит поднялся с помощью других и на коленях просил прощения, говоря: “прости меня и благослови”. Но Евагрий отвернулся и сказал: “Не прощу его, ни в этом веке, ни в будущем!” и вдруг упал мертвый. А Тит встал совершенно здоровый.
Как видим, святые эти не только не творят чудес, но даже не в состоянии преодолеть злые страсти, только чрезмерное страдание дает им силу явить себя такими, какими они были в действительности — любящими Бога и людей. Дух Святой свидетельствует и поучает через эту особенность их жизни, что их время отсутствием любви не дает стать праведными даже очень хорошим людям. Но сила Божия восстанавливает их истинную сущность и Господь прославляет их на пользу церкви. Так продолжает Бог высказывать великую милость к Киевской Руси. Великая милость Его необычайно видима в воскресении из мертвых Афанасия. В Печерском монастыре умер инок и несколько дней лежал непогребенным в своей келье (так как присовокупляет житие св. Афанасия, он был беден и никто не хотел его хоронить: какое страшное свидетельство при сравнении с прежней святостью общины). Но вот игумен, по вразумлении свыше, с несколькими иноками пришел совершить погребальный обряд. К их ужасу мертвый оказался живым. Тогда все приступили к Афанасию с просьбой открыть им, что видел он, когда был мертвый. Афанасий отказывался, говоря, что если он и скажет, то они не послушают. Но на настойчивые просьбы и обещания сделать по его слову сказал: “слушайтесь игумена и молитесь, чтобы не впасть в искушение”. После этого он затворился в пещере и до конца жизни не сказал ни слова. Явно, что св. Афанасий был возвращен к жизни, чтобы стать живым укором установившейся в обители греховной обыденщине.
В Печерской обители началась и та обрядовая мелочность, которая в XVI–XVII веках совершенно заела русскую церковь. Чудовищным плодом ее явился раскол (с его безумием, самозжиганиями и проч.), увлекший почти половину всего церковного народа. Теперь дело ограничилось только созывом собора из всех епископов, игуменов, священников и ученых монахов, — спор был о том, можно ли в большие (господские) праздники есть сыр, яйца и масло, если праздник приходится в среду и пятницу? Игумен Печерский Поликарп утверждал, что можно, с ним не соглашалась часть иноков и к этим последним присоединился митрополит-грек. Однако собор своим мнением (огромного большинства) показал, что духовность еще была очень высока в русской церкви: собор постановил не выносить по поводу этого спора никакого решения, так как решение зависит от игуменов монастырей: кто как хочет, — иначе сказать, собор признал, что подобные споры не имеют никакого духовного значения для церкви.
К Поликарпу, затеявшему совместно с митрополитом-греком этот спор, сохранилось письмо св. епископа Симона, написанное лет за тридцать-сорок до игуменства Поликарпа. Симон, бывший монахом Печерским в пору его святой жизни, строго выговаривает Поликарпу за его желание быть архиереем, не имея на это никаких внутренних качеств: “Пишет ко мне княгиня Ростиславова-Верхуслава, что хочет поставить тебя епископом или в Новгород, или в Смоленск, или в Юрьев; пишет, не пожалею и тысячи серебра для тебя и для Поликарпа. Я ей отвечал: дочь моя Анастасия, дело не богоугодное хочешь сделать; если бы он пробыл в монастыре в послушании игумену и всей братии, трезвясь во всем, то не только бы облекся в святительскую одежду, но и вышнего царства достоин был бы. Ты хочешь быть епископом? — хорошо, но прочти послание ап. Павла к Тимофею и подумай, таков ли
Это ценное поучение святого для вожделеющих епископского звания, в особенности полезно для позднейших времен, когда (приблизительно с XVI столетия) вожделение к епископским кафедрам и протекции высокопоставленных сделались настоящей язвой церкви. Оттого-то и пало так в глазах народа епископское звание в его духовном значении, стало казаться каким-то почетным генеральствованием.
Сын противления
Тот страшный, о ком мы сказали, который залил Русскую землю кровавыми междоусобиями, в обличии своем совсем не казался страшным, напротив, он был обаятелен, он был любимцем народа.
Киевляне ненавидели самовластцев, питали отвращение ко всему, что соединено с насилием. И Изяслав совсем не похож на самодержца, он всегда ищет дружбы с народом, никого не принуждает, а угощением, лаской, веселым нравом старается всех расположить к себе, а затем уже втянуть в свои кровавые затеи. Наследственное обаяние Мономаховичей ему сильно помогает. В захвате главного престола Изяславом руководит не желание ввести государственность, закрепить власть в своем потомстве, как впоследствии будет у московских князей, а прихотливая удаль — атавистическая черта предков — викингов.
Его зла как бы никто не замечает, хотя оно переполняет всю Русскую землю. И летописец, выражая общее мнение, называет Изяслава честным, благородным, христолюбивым; говорит, что по его кончине плакала о нем вся Русская земля и все черные клобуки, как по царе и господине, а больше, как по отце.
Так всегда является ставленник антихристова духа, когда приходит его время, — в миражном свете. Пользуясь народным выражением: происходит отвод глаз от дурного с целью похулить доброе. Видим, и славим и даже любим, святых же любить не за что. И, действительно, — великая добродетель Мономахова рода — уступать и терпеть — теряют всякий смысл, ибо он пользуется ими, чтобы поднимать и усиливать кровопролитные усобицы. Изяслав выдвигает новую истину, противоположную правде князей, верных Ярославову завещанию братолюбства: “не место идет к голове, а голова к месту”; то есть упраздняя почитаемый со времен Ярослава порядок: “ждите своей очереди”, дерзко заявляет: “беру, если хочу, силой что мне нравится”. “Головой своей я взял Киев”, говорит Изяслав, как бы насмехаясь над святыми понятиями своего рода.
Род Ярославов, словно предчувствуя измену и гибель своей доброты, современных Изяславу князей, наделяет равнодушием к захвату главного престола не очередным князем. Даже наиболее жесткий из князей Юрий Долгорукий, как увидим ниже, вступает в междоусобную брань в высшей степени неохотно, и не ради киевского престола, а глубоко обиженный за сына, оскорбленного Изяславом. И остальные князья никогда не чувствуют вражды к Изяславу, не оспаривают его княжение в Киеве. Вовлеченные же в борьбу, ни о чем более не думают, как бы поскорей заключить мир с Изяславом, лишь бы он захотел. Но он всегда жаждет пролития крови.
Страшно обаяние Изяслава. Это чувство испытывается уже при первом появлении Изяслава в Новгороде еще задолго до его притязаний на Киевский стол. В 1134 году он прибыл к новгородцам, желая побудить их на войну с его дядей Юрием Долгоруким. Ему хотелось, чтобы они завоевали для него у Юрия, правившего на севере, в Суздали, какую-нибудь область, ибо ему казалось, что он обделен дядей Ярополком, бывшим тогда на престоле в Киеве.
Просьба Изяслава, прежде всего, вызвала кровавое междоусобие в самом Новгороде. Новгород доселе был спокоен, — там долго правил отец Изяслава св. Мстислав, а теперь старший сын св. Мстислава, св. Всеволод, брат Изяслава. Очевидно, злой огонь тлел внутри города, и просьба Изяслава была искрой, зажегшей пламя ужасной распри. Новгород раздрался, как paздpaлaсь вся Русская земля, говорит летописец, изображая дела Изяслава. Вече, на котором обсуждалась помощь Изяславу, было самое бурное, многие были потоплены в Волхове. Решили идти на Суздаль, но с дороги вернулись, так как в походе возобновилась распря. По возвращении вражда между партиями продолжалась. Снова был объявлен поход на Суздаль. Это тем более характерно, что Изяслава в Новгороде уже не было. Любящий его дядя, киевский князь Ярополк, дал ему во Владение богатую область Владимиро-Волынскую, и Изяслав, конечно, тотчас туда уехал.