Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Колесников Лев Петрович

1

В постоянной тревоге жил Баринский все дни этой осени. Со дня на день ждал он сообщения о падении Сталинграда. Что будет тогда? Ведь если немцы форсируют Волгу, то до самой Средней Азии больше рубежей сопротивления не будет. И вот они грозными толпами, на своих огромных грузовиках, танках и бронетранспортерах ворвутся сюда. Что им мольбы о пощаде, зачем им пленные? Убьют его во цвете лет, когда он еще не успел даже как следует вкусить прелести жизни. Хорошо, если просто убьют. А вот как увидят на нем медаль и начнут его пытать, истязать…

Страх пришел к Баринскому еще раньше — в первый день этой страшной войны. Временами он ослабевал, а временами

усиливался, в зависимости от обстоятельств. Сейчас страх его одолел, и ему казалось, что все напуганы ходом войны так же, как он, только искусно скрывают это. Себя он оправдывал тем, что он своими глазами видел «несокрушимое» могущество немецкой техники, испытал его «на собственной шкуре», как он любил говорить.

Почему же миллионы советских людей, столкнувшись с фашистской военной машиной, не струсили и продолжали борьбу, и твердо верили в победу, и в первые же месяцы войны практически доказали возможность победы в ряде сражений, а Баринский не верил и не хотел бороться, — почему? Ведь Баринский — советский человек, ведь он родился и вырос в условиях советского строя, почему же он вел себя не как все, почему ударился в панику?

Придется заглянуть в его биографию.

Бывая у своих школьных товарищей, Виктор Баринский замечал, что он живет в гораздо лучших условиях, чем они. У Баринских был хороший дом, обставленный дорогой мебелью, за богатым столом часто собирались гости. Когда Витя был маленьким, гости приходили в котелках и визитках, немного позже — в обыкновенных шляпах и костюмах. После выпивки гости обычно уходили в комнату отца. Витя любил подслушивать и подглядывать в замочную скважину. Говорили о деньгах, потрясали пачками денег. Впоследствии, учась в школе, Витя узнал, что годы его детства совпали с периодом нэпа…

По сравнению с окружающими Баринские жили богато, но Витина мама почему-то всегда говорила, что они живут плохо, и при этом вспоминала со вздохами: «Вот раньше, бывало…» Витя и тогда уже знал, что это «раньше» означало «до революции». Мама очень заботилась о воспитании Вити: сама подбирала ему товарищей «из выгодных семей», сама подбирала ему книжки и все время внушала: дружить, приглашать, угощать, дарить, любить можно только по расчету: выгодно или не выгодно. И Витя хорошо усвоил это. Кроме того, он еще усвоил, что он, Виктор Баринский, — самый умный и самый красивый юноша.

Кончил Виктор школу, и они с мамой долго обсуждали, куда пойти. Кажется, выгодней всего в военное училище. Кроме зарплаты, командиры получают бесплатное обмундирование и пайки. Самым выгодным из военных училищ им показалось авиационно-техническое. Форма красивая, снабжение усиленное и, на случай войны (как думали Витя с мамой), далеко от линии фронта. Ведь Виктор не летчиком будет, а техником, а аэродромы, наверно, будут не близко к фронту…

Кажется, все было учтено. Но учился Виктор плохо, до офицерского звания не дотянул, и, когда началась война, его в звании старшего сержанта направили механиком на боевой самолет. Все, что произошло дальше, казалось Баринскому сплошным кошмаром. Не успевали они остановиться на одном аэродроме, как поступал приказ перебазироваться на следующий. Временами оказывалось, что немцы находились уже где-то восточнее их. Дороги загромождены беженцами, обозами, автомашинами.

Задержались на окраине небольшого городка. На аэродроме собрался целый полк разнотипных истребителей. Здесь были тупорылые И-16 («ишаки»), вертлявые «чайки», хищные «Яки» и громоздкие «Лаги». Нашелся инициативный командир, который сумел организовать из этого пестрого сборища стройные подразделения, и летчики начали свою работу. Скоро они одержали первые воздушные победы.

Баринский был в подчинении у молодого непоседливого сержанта. Сержант только

что окончил летную школу. Опыта у него никакого, зато энтузиазм бьет через край. Уже в четвертом боевом вылете сержант сбил фашистскую «раму». При этом он даже и не особенно обрадовался: «Подумаешь, «рама»! Она и на самолет-то не похожа». Но после того, как пехотинцы прислали ему благодарственное письмо, он понял, что «рама» — один из самых вредных самолетов, и почувствовал удовлетворение. Подогретый первой удачей, сержант так и рвался в бой. Баринский не успевал готовить ему машину к очередным вылетам.

Так продолжалось несколько дней. А потом немцы вновь прорвали фронт. Орудийная стрельба приблизилась к аэродрому. Мимо потянулись бесчисленные машины и повозки с ранеными, с имуществом, со снаряжением. Неожиданно аэродром блокировали немецкие истребители. Сделав несколько заходов, они обстреляли самолеты на земле и некоторые из них повредили. На глазах Баринского погибли два его однокашника. Дрожа от страха, он шептал: «Да когда же все это кончится!» С радостью он узнал, что его самолет получил повреждения. Теперь он имел шанс остаться «безлошадным». Но летчик, осмотрев машину, приказал: «Баринский, душа из тебя вон, чтобы за ночь самолет был введен в строй!» Баринский, конечно, пытался возражать, да где уж там: летчик сразу схватился за кобуру пистолета и закричал:

— Да ты что, забыл, что сейчас война?!

Попробуй поспорь. И Баринский принялся чинить мотор.

Работы было много. Пули пробили два цилиндра. Чтобы заменить их, пришлось снимать с соседнего, еще более поврежденного самолета целый блок. Работали вдвоем, все остальные уже покинули аэродром. Машины, способные летать, ушли своим ходом, сильно поврежденные были сожжены самими летчиками. Сержант, начальник Баринского, имел право поступить со своим самолетом так же и уехать на попутной машине. Но он и слышать об этом не хотел. Жди, когда еще дадут другую машину! Всю ночь они, срывая кожу на руках, крутили гайки. Работали где на ощупь, где при свете лампочки переносного аккумулятора. Незадолго до рассвета все было готово. Баринский сел в кабину и опробовал мотор. Мотор работал хорошо. Теперь можно было хоть минутку передохнуть. Но летчик, вскочив на крыло и на что-то показав Баринскому, закричал:

— Вылезай из кабины — и в фюзеляж. Быстро! Не видишь, немцы!

Залезая в фюзеляж через аккумуляторный люк, Баринский успел заметить, как на аэродром один за другим выкатываются вражеские танки. Летчик дал газ, и самолет пошел на взлет — прямо навстречу стальным чудовищам. От земли оторвались буквально в нескольких десятках метров от танков. Танкисты, наверно, поняли не сразу, что взлетел советский самолет.

Сверху, сквозь плексгангрота, Баринский видел всю массу танковой колонны и думал с ужасом: «Ну разве можно их остановить!» В следующую минуту ему пришлось выдержать поистине страшное испытание, которое бы повлияло на психику самого закаленного человека. Он увидел пару остроносых самолетов. Они напали, как осы, и приблизились настолько, что стали видны полосатые, черные с белым, коки их винтов. У ближнего на носу мелькнул огненный язычок, и длинные дымные жгуты трассирующих снарядов протянулись к Баринскому.

Чье бы самое мужественное сердце не дрогнуло в такой момент? Вопрос только в том, кто бы и как принял такой неизбежный удар. Один с открытыми глазами, другой, быть может, просто бы зажмурился или закрыл лицо руками. Баринский закричал не своим голосом и потерял сознание еще до того, как снаряд двадцатимиллиметровой пушки коснулся обшивки фюзеляжа и обсыпал Баринского дождем мелких осколков.

Очнулся он в госпитале. Его навестил летчик. На груди — орден боевого Красного Знамени, на петлицах вместо треугольников по квадрату.