Тайна забытого дела
Шрифт:
— О деньгах я с ним не разговаривал! Меня они не интересовали, — встрепенулся Василий и потупился.
— А все-таки знали о них?
— Знал. Привез десять тысяч долларов. — Василий помолчал, потом продолжил: — Он говорил, что уехал когда-то с Украины гол как сокол, хотя здесь у него миллионы оставались.
Коваль улыбнулся:
— В двадцатые годы миллионерами были все. Коробка спичек несколько миллионов стоила.
— Нет, он говорил, что у него настоящие деньги были.
— Откуда же?
— Не знаю.
— Не спрашивали, почему столько лет там прожил и о миллионах
— Сначала хотел вернуться, но не было денег на билет в Европу. Билет этот дорого стоил. А потом, когда женился, то и думать об этом перестал. Когда немцы на нас напали, помогал Советской Армии, говорил, что был членом какого-то украинского общества, которое собирало средства на медикаменты для наших госпиталей.
— А знаете ли вы, зачем он вернулся сюда? — неожиданно проговорил Коваль таким тоном, словно сам только и ждал случая, чтобы рассказать об этом Василию.
— Не знаю. Мать все ворчала: черт принес этого бандита на нашу голову.
— Кого, кого?
— Другой раз, как рассердится, так не очень-то выбирает слова. Характер такой. Но что там творилось во время революции или сразу после нее… — Он пожал плечами. — Меня ведь в то время и на свете-то не было.
Коваль внимательно слушал молодого Гущака. И неожиданно почувствовал, что наступает та благословенная минута, минута вдохновения, которая означает, что поворот в ходе мыслей назрел и вот-вот появится идея, которая укажет правильный путь. Это было очень неопределенное, интуитивное чувство. Но Коваль слишком хорошо знал себя и уже заранее радовался. Такое чувство бывает, наверно, у капитана, когда корабль снимается с якоря и, подхваченный дружными волнами, выходит в открытое море.
Подполковник встал, пытаясь поймать эту, пока еще неясную, мысль, которая словно кружилась над ним, то приближаясь и маня своей близостью, то снова удаляясь и исчезая.
— Так что же, он за своими миллионами вернулся, что ли? — вслух подумал Коваль. Но, посмотрев на парня, понял, что его снова надо воодушевить: Василий опять сидел повесив нос.
— За миллионами, которые мы с мамой прятали?!
Коваль сделал вид, что не заметил перемены в настроении парня.
— Неужели дедушка так ничего и не говорил о причине возвращения?
— Говорил, что стосковался по родине. Около сорока лет в Канаде прожил, а все равно — чужбина. Таких тополей, таких верб, такого солнца и воздуха, как на Ворскле или на Днепре, нету нигде. Умереть хотел на родной земле.
Коваль подошел к окну. Он уже не чувствовал себя капитаном, корабль которого вышел в открытое море. Его снова окружали только мели, банки, рифы, а как их обойти, было неизвестно.
— И кто же, по-вашему, мог убить Андрея Гущака? — неожиданно для Василия спросил Коваль, глядя на парня в упор. — Кто?
Василий встрепенулся. Вопроса этого он не боялся. Ждал его все время, с той минуты, когда переступил порог кабинета, даже раньше, — с той минуты, когда повели его на допрос. Он ждал его и нервничал, потому что подполковник всякими посторонними разговорами затушевывал главное — то, ради чего и ведется допрос. Сперва обрадовался было, что благодаря этому можно унять первое волнение,
— Я не убивал.
«Наверно, все эти тары-бары о Канаде нужны были только для того, чтобы заговорить мне зубы и заманить в ловушку!» От этой мысли парень испуганно съежился в кресле, бросив на Коваля недобрый взгляд.
— Подумайте вместе с нами, кто мог это совершить.
— Несправедливо подозреваемый будет подозревать весь мир!
— А вы немного меньше возьмите, чем весь мир. В конце концов, это очень важно для вас.
— Иначе мне не выпутаться. Да?
Коваль взглянул в окно. Внизу, на тротуаре, стояла девушка, которую Василий Гущак назвал своей нареченной, девушка, с которой встретился он в тот роковой вечер около института и которая могла засвидетельствовать его алиби только начиная с двадцати трех часов. Эта девушка теперь часто с самого утра стоит около управления внутренних дел, словно ожидая, что вот-вот выведут ее нареченного.
Василий поднял голову.
— Значит, опять в подвал? Я требую, чтобы меня освободили! Это незаконный арест.
— Выпустить вас теперь не так просто, — медленно, словно размышляя, ответил подполковник.
— Посадить, конечно, проще.
Коваль подумал, что среди молодежи встречаются люди, которые решительно ко всему относятся со злой иронией. Это по большей части люди нестойкие, которые за ироническими восклицаниями прячут свою слабость, свои ошибки, а бывает — и преступление. Неужели и этот парень такой слабой закалки, что уже успел разочароваться во всем?
— Вы сами дали следователю материал для этого. Скрывали свою поездку с дедушкой. Когда у вас нашли билет, отрицали, что пытались его уничтожить, что сами разорвали его на кусочки. И, наконец, не хотите помочь установить ваше алиби. Но ведь это же в вашу пользу, а вы ведете себя так, будто бы установление алиби для вас хуже, чем обвинение в убийстве. Ваше собственное поведение и дало основание следователю просить у прокурора санкции на арест. И теперь никто, кроме прокурора, не имеет права его отменить… — Подполковник сделал паузу. — Послушайте, а может быть, это у вас мальчишеское предубеждение: не впутывать друзей, чтобы их не беспокоил следователь?.. Может быть, вы скрываете еще какую-нибудь встречу с товарищами или с девушкой? — Коваль внимательно посмотрел на Василия.
— У меня девушка одна, — нервно проворчал тот. — И вы это знаете. Зовут ее Леся. Я встретился с нею около института в тот проклятый вечер примерно в одиннадцать.
Коваль сжал губы и печально закивал головой. Он уже понял, что этот нахохлившийся парень не пустит ни его, ни кого-то другого в свою жизнь. Не раскроет души. И все-таки сделал еще одну попытку:
— Вспомните хотя бы, по каким улицам вы ходили.
— Не помню.
— Ну как же… Шли, шли… наверно, останавливались, оглядывались, потом шли дальше. Так ведь гуляют все люди. Что привлекло ваше внимание? Вспомните. Это поможет вам восстановить в памяти весь путь.