Тайна желтых нарциссов (сборник)
Шрифт:
Она обернулась к нему, в глазах ее мелькнул страх, она помедлила секунду и кивнула. Смайли взял ее за руку и отвел к стулу. Надо приготовить ей чай или еще что-нибудь в этом духе, какао, может быть. Она безучастно, механически опустилась на стул, почти как сумасшедший перед припадком безумия.
— Второй номер был 9747.
— А адрес… вам давали какой-нибудь адрес?
— Нет, адреса не было. Только телефон. Все по телефону. Никакого адреса, — повторила она с неестественным ударением, так что Смайли глядел на нее и гадал: правду она говорит или нет. И он опять вспомнил о том, что Дитер был большим искусником в налаживании связи с агентом.
— Фрейтаг не встретился с вами в тот вечер,
— Нет, не появился.
— Он не пришел на связь впервые, правда? Вы запаниковали и ушли раньше, чем кончился спектакль.
— Нет… да, да, я запаниковала.
— Да нет же, вы совсем не паниковали! Вы ушли рано, потому что так было условлено. Ну, так зачем вы ушли? Для чего именно? Я хочу знать!
Она закрыла лицо ладонями рук.
— Вы так и не поумнели? — закричал Смайли. — Вы по-прежнему продолжаете думать, что в состоянии контролировать то, что успели натворить? Фрейтаг убьет вас, убьет ту девушку, он будет убивать, убивать, убивать. Кого вы хотите защитить — девушку или убийцу?
Она плакала и ничего не отвечала. Смайли наклонился к ней ближе и продолжал кричать:
— Сказать вам, почему вы ушли так рано из театра, сказать? Хорошо, я скажу то, что думаю я. Вы ушли для того, чтобы успеть к отправлению последней почти из Уэйбриджа. Он не пришел, и вы не сумели обменяться номерками в гардеробе, разве не так? И тогда вы стали действовать по запасному варианту: вы послали ему свой номерок по почте, и вы знаете адрес, вы его знаете на память, запомнили на веки вечные: «Если случится непредвиденное, если я не появлюсь, вот тебе адрес», — так ведь он сказал? Этот адрес нельзя давать никому, им нельзя пользоваться, его нужно забыть и помнить всегда. Правильно? Говорите!
Она встала и, отвернув от него лицо, пошла к письменному столу, нашла бумагу и карандаш. По лицу ее струились потоки слез. С какой-то агонизирующей медлительностью она записала адрес, рука у нее дрожала и буквально застывала в промежутках между словами.
Он взял у нее листок с адресом, аккуратно сложил его пополам и спрятал к себе в бумажник.
Вот теперь он может приготовить ей чаю.
Она сидела на уголке дивана и держала чашку обеими руками, крепко прижимая ее к груди. Эльза напоминала ему сейчас спасенного ребенка, вынутого из пучины моря. Худые плечи выгнуты вперед, колени и лодыжки тесно сжаты. Посмотрев на нее, Смайли ощутил, что он сломал что-то такое, что трогать было нельзя, слишком хрупким было это что-то. Он почувствовал себя неприличным, грубым мужланом, и его предложение чая — только пустая и неуклюжая попытка оправдаться за свою неосторожность.
Он не мог придумать, что бы ему теперь сказать. Спустя некоторое время она произнесла:
— Вы ему нравились, знаете? Вы ему по-настоящему понравились… Он сказал, что вы умный маленький человек. Я была так удивлена: я никогда еще не слышала, чтобы Сэмюэл назвал кого-то умным… — Она медленно покачала головой. Наверно, это воспоминание заставило ее улыбнуться бледной вымученной улыбкой. — Он любил говорить, что в мире есть только две силы — добрая, позитивная, и злая, негативная. «И что же мне делать? — говорил он мне. — Позволить им уничтожить весь урожай только потому, что они дают мне кусок хлеба? Творчество, прогресс, власть и могущество, все будущее человечества стоит и ждет их у дверей — почему я не могу их впустить?» А я ему отвечала: «Но, Сэмюэл, может, люди и так счастливы — без всех этих вещей?» Но он так не считал.
Я на самом деле не могла остановить его. Знаете, что было в Феннане самое любопытное? Не взирая на все эти постоянные высокие рассуждения и разговоры, он уже очень давно для себя решил, что ему делать. Раз и навсегда.
— …и тем не менее вы помогали ему, — с легкой иронией произнес Смайли.
— Да, я ему помогала. Ему нужна была моя помощь, он нуждался в ней, поэтому я ее ему и оказывала. В нем была вся моя жизнь.
— Понятно.
— И это самая большая ошибка. Феннан, знаете, всего лишь маленький мальчик. Он забывал все на свете — просто ребенок. И такой тщеславный. Он решил однажды, но получилось так плохо. Он ведь и думал совсем по-другому, не так, как вы или я… Совсем другой образ мышления. Это просто его дело, его работа… все, этим все для него уже сказано, рассуждать нечего, надо исполнять.
Началось все очень просто и буднично. Он принес домой черновик одной телеграммы, показал мне и говорит: «Я думаю, что Дитер должен это увидеть». Вот и все. Сначала я просто не могла поверить, ну, я хочу сказать, в то, что он шпион. А ведь он был им, разве нет? Но постепенно, мало-помалу до меня дошло. Они начали давать ему целенаправленные задания. В папке для нот Фрейтаг передавал приказы, иногда деньги. Я тогда сказала ему: «Посмотри, что они присылают тебе. Разве это тебе нужно?» Мы не знали, как нам быть с этими деньгами. В конце концов мы почти все их выбросили на ветер, сама не знаю, почему. А Дитер очень рассердился, когда я ему той зимой об этом рассказала.
— Какой той зимой? — спросил Смайли.
— Я имею в виду вторую зиму, проведенную вместе с Дитером в 1956 году в Мюррене. Встретили-то мы его впервые в январе 1955-го. Сказать вам одну вещь? Даже венгерские события не повлияли на Сэмюэла, его взгляды ничуть не изменились, ни на йоту. Дитер тогда очень боялся, что он переменится после Венгрии. Я знаю — Фрейтаг мне рассказал. Когда Феннан в том ноябре дал мне документы, чтобы отвезти в Уэйбридж, я чуть на стенку не полезла от возмущения, я на него закричала: «Ты что, не видишь, ведь будет то же самое! Те же пушки, те же дети, гибнущие на улицах! Мечта изменится, изменятся иллюзии, но кровь по-прежнему будет такого же цвета. Неужели ты этого хочешь? — спросила я его, — и для немцев ты хочешь такой же судьбы? Ведь и я буду лежать в канаве, ты позволишь это сделать и со мной!» А он лишь сказал: «Нет, Эльза, здесь совсем другое дело». И я продолжала носить эту папку для нот. Вы меня можете понять?
— Не знаю. Вот уж не знаю. Не думаю… хотя… может, и пойму.
— Все, что у меня было, — это Сэмюэл… В нем вся моя жизнь. Я защищала себя, наверное. Поэтому постепенно я втянулась в игру, а потом уже было поздно останавливаться… Ну, а чем закончилось, вы уже знаете, — прошептала Эльза, — были такие моменты, что я даже радовалась. Моменты, когда казалось, весь мир рукоплещет тому, что делает Сэмюэл. Не слишком приятное зрелище — эта новая Германия. Всплыли старые имена, те, что пугали нас еще в детстве. Опять била в глаза эта глупая, пузатая и напыщенная германская гордость: она была на фотографиях, ею полнились газеты, они опять маршировали, как будто на улице 30-е ходы. Сэмюэлу это тоже не нравилось, но ведь он, благодарю тебя, Господи, не знал того, что пришлось пережить мне.
Нас содержали в лагере неподалеку от Дрездена, мы раньше жили в этом городе. Мой отец был парализован. Больше всего там в лагере ему не хватало и от чего он страдал сильнее всего — так это отсутствие табака, и я сворачивала ему сигареты из любой дряни, из всего, что могла отыскать. Мне хотелось хоть как-то помочь ему обмануться, утешить его. Однажды его увидел с такой сигаретой охранник и принялся смеяться. Подошли другие и тоже смеялись. Мой отец держал эту сигарету парализованными пальцами, и пальцы его уже были обожжены. Он же не знал, не понимал, что курит… вот так.