Тайна желтых нарциссов (сборник)
Шрифт:
Они сидели за тем же столиком, что и тогда. Мендель выглядел немного постаревшим и чуть бледнее, чем обычно. Он почти не разговаривал во время трапезы, обращаясь с ножом и вилкой с той аккуратностью и обстоятельностью, какие вкладывал во все, чем бы ни занимался. Говорил за всех, по большей части, Гиллэм, поскольку Смайли сегодня был что-то молчалив. Они чувствовали себя
— Почему она это сделала? — вдруг спросил Смайли.
Он медленно покачал головой. — Мне кажется, я знаю, почему, но теперь нам остается только гадать. Я думаю, она мечтала о мире без конфликтов, управляемом и сохраняемом этой новой доктриной. Однажды я ее рассердил, и она крикнула мне: «Я — Бродячая Жидовка, ничейная земля, поле боя для ваших игрушечных солдатиков». Когда она увидела, что в новой Германии возрождается дух старой, пузатая, напыщенная спесь, как она говорила, я думаю, что она решила: это для нее уже слишком; я думаю, что она поняла свою бесполезность и тщетность своих страданий, своей жертвы, увидела процветание своих былых преследователей — и взбунтовалась. Пять лет назад, рассказывала она мне, они встретили Дитера, когда катались в Германии на лыжах во время отпуска. К тому времени процесс становления Германии как ведущей западноевропейской державы уже вполне наметился и определился.
— Она была коммунистка?
— Не думаю, вряд ли у нее была тяга к розовым облакам. Она, как мне кажется, просто боялась новых катаклизмов и ожесточения. «Мир» теперь, кажется, слово ругательное, не так ли? Ну, так вот, она, видимо, хотела всего лишь мира.
— А что же Дитер?
— Господь его разберет, что нужно было Дитеру. Почестей, мне кажется, и социализма. — Смайли пожал плечами. — Они мечтали о мире и свободе… А стали шпионами и убийцами.
— Боже праведный, — тихо произнес Мендель.
Смайли помолчал, глядя в свой стакан. Потом все-таки сказал:
— Я не надеюсь на то, что вы их поймете. Вы видели только конец жизненного пути, пройденного Дитером. Я же видел еще и его начало. Он прошел полный круг. Мне кажется, он так и не переборол в себе чувство вины за предательство
Гиллэм вежливо вмешался.
— А как насчет звонка в 8.30?
— Ну, с этим-то много проще. Феннан хотел встретиться со мной и поэтому взял день отгула, но не мог, разумеется, рассказать об этом Эльзе. Он придумал этот телефонный звонок, чтобы оправдать перед ней свою поездку в Марлоу. Будь это как-то иначе, — она бы попыталась мне что-нибудь наплести, придумать свое объяснение. Но это всего лишь мои догадки.
В широком зеве камина потрескивал огонь.
Смайли поймал полночный авиарейс в Цюрих. Ночь была замечательная, и сквозь маленькое окошко около его кресла он смотрел на простирающееся за серым крылом звездное небо, такое громадное и неподвижное, как будто это вечность протянулась и застыла между двумя мирами. Видение действовало на него успокаивающе, прогоняло и утихомиривало его страхи и сомнения, он ощущал себя почти фаталистом перед непостижимыми тайнами Вселенной. Все казалось таким незначимым — и ее патетический призыв к любви, и его возвращение к одиночеству.
Вскоре показались огни французского берега. Он смотрел на эти далекие огни и переживал про себя всю эту чужую статическую жизнь внизу: резкий запах голубых «Галуаз» и чеснока, хорошая вкусная еда, гул голосов в бистро. Мэстон был далеко, за миллион миль от него, со своими скучными бумагами и блистательными политиками.
Смайли, наверно, казался его спутникам по самолету довольно странной фигурой: маленький толстый человек, довольно мрачный, но вот он заказал себе выпивку и улыбнулся. Его сосед, молодой светловолосый мужчина, осторожно и изучающе разглядывал его. Ему был хорошо известен этот тип пассажиров: уставший от повседневных забот старший клерк или какой-нибудь управляющий отправляется в Европу поразвлечься. Он находил это довольно отвратительным.