Тайна желтых нарциссов (сборник)

Уоллес Эдгар Ричард Горацио

Несколькими минутами позже он скользнул в кресло рядом с Гиллэмом. Как давно ему не приходилось видеть Дитера.

Он не изменился. Он был все тот же неисправимый романтик с магией шарлатана, все та же незабываемая фигура, которая выкарабкалась из-под руин Германии, неумолимая в постановке целей, сатанинская в их достижении, темная и быстрая, как боги Севера. Пожалуй, Смайли сказал неправду тем вечером в клубе: Дитер не просто был большой — он был непропорционально велик, его хитрость, его тщеславие, его сила и его мечта — все было гораздо большим, чем того требовала жизнь, и существовало независимо от реального опыта, который должен был бы за прошедшие годы умерить его запросы и пыл.

Это был человек, который руководствовался в своих мыслях и действиях исключительно абсолютными понятиями, нетерпимый и бескомпромиссный.

В этот вечер, когда Смайли сидел в темном театре и наблюдал за Дитером поверх рядов неподвижных зрителей, на него снова нахлынули потоком воспоминания о совместно пережитых испытаниях, взаимном доверии, когда каждый из них держал в руках жизнь другого… На какое-то мгновение Смайли подумал, а не видит ли его Дитер в этот момент, у него было ощущение, что тот наблюдает за ним в сумрачном свете зала.

Когда второй акт подходил к концу, Смайли встал и к моменту, когда упал занавес, осторожно ретировался боковым выходом и проторчал в коридоре, пока не прозвенел звонок, объявлявший начало третьего акта. Мендель присоединился к нему перед самым концом перерыва, а Гиллэм прошмыгнул мимо к своему посту в фойе.

— Там неладно, — сказал Мендель. — Они спорят. Она выглядит испуганной. Он ей все время что-то говорит, а она только отрицательно качает головой. Она, как мне кажется, паникует, а Дитер явно озабочен. Он начал оглядываться, как если бы попал в ловушку, измеряет на глаз расстояния в зале, определяет углы обзора, что-то обдумывает, строит свои планы. Он поглядел на то место, где вы только что сидели.

— Он не разрешит ей уйти одной, — сказал Смайли. — Он подождет и выйдет с основной массой зрителей. До конца представления они не покинут зала. Скорее всего, он считает, что окружен, и поступит следующим образом: выйдут вместе, а потом, обманув нас каким-нибудь трюком, растворится в толпе и потеряет ее.

— А нам что же делать? Почему бы прямо сейчас не спуститься туда и не взять обоих?

— А мы подождем. Не знаю чего. У нас нет доказательств. Нет доказательств убийства и не будет никаких аргументов для обвинения его в шпионаже, не будет до тех пор, пока Дитер не решится на что-нибудь. Но запомните одну вещь: Дитер всего этого не знает. Если Эльза будет нервничать, а Дитер волноваться — тогда они обязательно что-нибудь совершат, это уж наверняка. Пока им кажется, что игра началась, у нас есть шанс. Пусть они подергаются, попаникуют — все, что угодно. Пусть, но надо дождаться, когда они что-нибудь совершат…

В зале снова стало темно, но уголком глаза Смайли видел, как Дитер наклонился к Эльзе и что-то шепчет. Он придерживал ее левой рукой за предплечье, весь его вид свидетельствовал о том, что он хочет ее в чем-то убедить или просто ободрить.

Действие медленно тащилось, крики солдат и вопли безумного короля наполняли зал, пока у пьесы не наступил климакс вместе с ужасной смертью короля, и тогда из партера еле слышно донесся вздох. Дитер обнял Эльзу за плечи, поправил на ее шее легкий шарфик, прижал к себе, как ребенка, спящего у него на руках. В этом положении они просидели до того момента, когда опустился занавес. Ни один из них не аплодировал. Дитер поискал сумочку Эльзы, сказал ей что-то ободряющее и положил сумочку ей на колени. Она слегка кивнула. Предупредительный рокот барабанной дроби, предваряющий исполнение национального гимна, заставил всех встать. Смайли инстинктивно поднялся и заметил, к своему удивлению, что Мендель куда-то пропал. Дитер медленно встал, и, когда он сделал это, Смайли понял, что что-то произошло. Эльза продолжала сидеть, и, несмотря на мягкие уговоры Дитера подняться, она не сделала в ответ никакого ответного движения. Поза, в какой она сидела, свесив голову вперед, показалась Смайли весьма неестественной.

С последним

звуком национального гимна Смайли бросился к двери, пронесся по коридору и сбежал по каменным ступенькам в фойе. Он опоздал: там уже теснились первые театралы, озабоченно устремившиеся на улицу ловить такси. Он быстро огляделся вокруг, пытаясь обнаружить Дитера в толпе, отлично понимая, что его усилия тщетны, — Дитер сделал то, что он сам бы сделал на его месте: выбрал один из дюжины запасных выходов и воспользовался им, чтобы быстрее оказаться на улице, в безопасности. Смайли проталкивался своей массивной фигурой через толпу к входу в партер. Когда он маневрировал между человеческими телами встречного потока, то вдруг увидел Гиллэма, стоявшего с краю толпы и безнадежно пытавшегося обнаружить в ней Дитера и Эльзу. Смайли окликнул его, и Гиллэм быстро обернулся.

Продолжая проталкиваться вперед, Смайли наконец приблизился к низкой перегородке и увидел Эльзу Феннан, продолжавшую сидеть в прежней позе, в то время как вокруг нее вставали люди, женщины подбирали свои пальто и сумочки Затем он услышал крик. Крик неожиданный, короткий, полный ужаса и отвращения. В проходе неповиджно стояла девушка с остановившимся взглядом расширенных глаз. Ее отец, высокий мужчина с изнуренным лицом, находился у нее за спиной. Он схватил дочь за плечи и повернул лицом к себе, прочь от того ужасного зрелища, которое увидел впереди.

Шарфик Эльзы соскользнул с ее плеч, она сидела, свесив голову на грудь.

Смайли оказался прав: «Пусть они подергаются, попаникуют — все что угодно. Пусть, но тогда они что-нибудь совершат…» И вот они кое-что совершили: это сломанное, несчастное тело несчастной марионетки было свидетельством их паники.

— Вызови полицию, пожалуйста, Питер. Я поехал домой. Если сможешь, сделай так, чтобы мое имя тут не фигурировало. Ты знаешь, где меня найти. — Он кивнул как бы самому себе. — Я поехал домой.

Стоял лондонский туман, накрапывал мелкий дождик, когда Мендель рванулся — рванулся вслед за Дитером через Фулэм Пэлэс Роуд. В двадцати ярдах от него неожиданно вынырнули из промозглой сырости фары автомобиля. Звуки транспорта были нервными, визгливыми и скрежещущими — машины неуверенно выбирали дорогу в тумане.

У него не было иного выбора, кроме как следовать за Дитером буквально по пятам, на расстоянии не больше дюжины шагов. Пабы и кинотеатры уже закрылись, но кофейные бары и танцевальные холлы все еще привлекали шумные группы, толкавшиеся перед входами. Дитер ковылял впереди, поотстав, за ним тащился Мендель, вычисляя траекторию его пути по уличным фонарям и замечая, как его силуэт то проясняется в конусе света очередного фонаря, то опять растворяется в тумане.

Несмотря на хромоту, Дитер шел быстро. По мере того как его шаг становился шире, хромота усиливалась, становилась более заметной, казалось, что, делая шаг вперед, он выкидывает вперед левую ногу быстрым усилием своих широких плеч.

На лице у Менделя застыло любопытное выражение: не ненависть и не железная решимость, а откровенная неприязнь, даже брезгливость. Для Менделя все эти выкрутасы и ужимки профессии Дитера ничего не значили. В преследуемом он видел только мерзость уголовного преступника, трусость мужчины, платившего другим за то, что они совершали убийства вместо него. Когда Дитер тихо отделился от остальной аудитории и направился к боковому выходу, Мендель увидел то, что ожидал увидеть: обычное желание удрать обычного уголовного. Этого он ожидал, это он понимал. Для Менделя все уголовники были только одной разновидности, без различия на классы и категории, от простого воришки-карманника до большого воротилы, вертящего законом по своему желанию, — все сходились в одном. Все они были вне закона, и его неприятной, но необходимой для общества обязанностью было не дать им работать спокойно. То, что этот уголовник был немцем, сути дела не меняло.