Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды
Шрифт:
— Развлечения! Забавы! — не переставая, вновь и вновь повторял он, показывая корявым пальцем вдоль улицы.
Тишину разорвал стук колес экипажа. Медленно я зашагал на этот звук. От тумана у меня кружилась голова, будто от опиума, когда мы со Стокером попали в притон Полидори. Мертвец по-прежнему наблюдал за мной, смеясь все громче. Затем послышашось лошадиное ржание, цокание копыт, и повозка остановилась. Теперь я увидел ее — темное пятно, поджидавшее меня под желтым мерцанием уличного фонаря. Я прошел мимо лошадей и остановился сбоку от экипажа. Тишина, как туман, сгустилась вокруг меня, и даже лошади замерли. Вдруг щелкнула дверь,
— Иди ко мне! — шепот, казалось, исходил ниоткуда, просачиваясь в каждое мое чувство, каждую мысль.
— Лайла! — воскликнул я.— Лайла!
Я взялся за ручку дверцы... открыл ее... поднялся в экипаж.
Я сразу узнал ее. Она была все та же... Лайла... и в то же время не Лайла: кожа — белая, как сверкающий лед; губы — алы, как ядовитый цветок; глаза — холодны и полны похоти, злобной гордости. Я в восхищении протянул руку погладить завитки белокурых волос, обрамлявших ее грозное, строгое лицо, самое прекрасное из женских лиц, более жестокое, чем ад, и милое, несмотря на весь ужас.
— Лайла! — прошептал я вновь.
Это был не вопрос, а содрогание, полное понимания и необходимости. Она улыбнулась, приоткрыв яркие губы, и меж красного пламени блеснули зубы. Она погладила меня по щеке, и в этом прикосновении было что-то чудесное, невозможное.
— Иди ко мне,— слова ласкали, обжигая мой разум.— Иди ко мне!
Я с шумным вздохом потянулся, пытаясь найти ее губы, но Лайла положила палец мне на подбородок, и я почувствовал, как она приникла к моему горлу, почувствовал, что моя кожа тает, пропадает в ее влажном и жарком поцелуе, сочится и течет ручейком по моей груди, липким соком смешиваясь с ее соками. Я протянул пальцы, чтобы коснуться этого потока, и они нащупали луковицу в нагрудной сумке.
Раздалось злобное воющее шипение — так шипят коты, выскакивая из обжигающею пламени,— и вновь я оказался один. Осмотревшись, я понял, что лежу в темном углу на панели, опираясь головой о стену. Издалека доносились смех, звон бокалов в шумных кабачках; колеса загрохотали по булыжнику; раздались шаги прохожих. Воздух слегка очистился, туман рассеялся, экипажа и женщины в нем и след простыл. Я медленно встал на ноги, протер глаза и опять побрел по главной улице. Поворот к складу оказался на том же месте, где я и ожидал ею найти. Когда я вошел в неосвещенную улочку, звуки за моей спиной снова стали затихать и вскоре пропали совсем — остался лишь звук моих шагов. Дверь склада была открыта, и я вошел. Внутри меня ждала Сюзетта. Она подняла руку и показала вглубь.
— Тут недалеко,— прошептала она.
— Знаю,— ответил я и, миновав холл, открыл дверь.
За дверью под висящим на стене портретом Лайлы, как и раньше, горела одинокая свеча. Я уставился на картину, потом закрыл за собой дверь и сразу услышал звук капель — одна жидкость капала в другую. Медленно я обернулся, вглядываясь в темноту, и увидел...
Подцепленный за ноги на крюке висел труп, совершенно голый и очень белый. Я узнал его: один из наркоманов из опиекурильни. В ноздре его набухла капелька крови... вытянулась... упала... затем еще одна... кровь к крови... Потому что под трупом стояла ванна, полная крови. Ванна была из золота, украшенного драгоценными камнями, но кровь выглядела еще богаче, еще прекраснее, чем чистейшее золото. Кровь сверкала, и я знал, что если буду долго смотреть на нее, то увижу красоты, которые не может вообразить
Послышался смех, столь издевательский и ужасный, что я заткнул уши руками.
— Вцепился в свой талисман,— раздался голос,— а все-таки идешь.
Она шевельнулась в ванне. Ее белокурые кудри были совершенно не запачканы, снежно-белые руки просвечивали сквозь кровь. Она омыла груди ленивыми всплесками и с расслабленным вздохом откинулась назад.
— Да,— проговорила она.— Все-таки идешь...— Она наклонила голову и пристально взглянула на меня.— Какой ты забавный,— улыбнулась она.— Как отчаянно хочешь того, что есть у меня. Как боишься того, чем ты можешь стать. Я действительно очень тебе благодарна. Да будет тебе известно, редко кто-либо из смертных забавляет меня.
Она вновь улыбнулась, потянулась и опустила голову на золото. Ласкающим движением рук она отерла кровь с бледных щек, а когда отняла от лица пальцы, не осталось ни пятнышка, ни потека, словно плоть ее была губкой, впитавшей кровь, всосавшей соки жизней других людей.
Удовлетворенно вздохнув, она наклонила голову, полоща в крови распущенные белокурые волосы.
— Еще,— проговорила она,— еще... в этом почти ничего не осталось.— Она лениво взмахнула рукой.— Живей, Полидори, мне нужен поток...
Он, должно быть, стоял в тени, потому что раньше я его не замечал. Выступив вперед, он бросил на меня косой взгляд, полный презрения, и дернул за золотую цепь. Труп начал раскачиваться и опускаться. Краешком глаза я следил за тем, как Полидори положил труп на пол и принялся отцеплять крюки от костей лодыжек, но не мог сосредоточиться на этом зрелище. Да и как я мог? Она вновь стала мыться, намыливая кровью груди и щеки, отчего кожа ее светилась и пульсировала, становясь темнее. Темнели и ее белокурые волосы, превращаясь в черные.
— Приведите ее! — приказала она.
Голос ее был еще голосом Лайлы, но внешне она превратилась в африканскую девушку, столь же ужасную и одновременно милую, как и раньше. Я вспомнил, как Мэри Келли рассказывала о негритянке, разрезавшей ей запястья... Красота такая, что замораживает само сердце. Я опустил глаза под пристальным взглядом, а негритянка расхохоталась.
— Приведите ее! — крикнула она.
Я почувствовал, что ее смех тревожит самые глубины моего сознания.
— Не надо,— пробормотал я,— прошу, не надо.
Но она все смеялась. И смех сотрясал всего меня, нарастая и нарастая, а потом раздалось позвякивание крюка, раскачивающегося на цепи. Я обернулся. В руках Полидори была голая женщина Он схватил ее за волосы, толкнул на колени, а другой рукой ухватился за крюк. На лице несчастной застыло такое выражение ужаса и боли, что я едва признал в ней Мэри Келли.
— Нет! — крикнул я, бросаясь вперед и выхватывая револьвер.— Нет!
На секунду наступило молчание. Негритянка взглянула на ствол револьвера и вдруг вновь расхохоталась.