Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

Холланд Том

— Почему?

— Я всегда утверждала, что вы дитя своего века, своего рационального века

Я непонимающе уставился на нее.

— Самым интригующим аспектом этой игры было испытать вашу гордыню и увидеть ее посрамление.— Она протянула мне что-то.— Помните это?

То была карточка, которую я нашел в шкатулке из-под опиума

— Как часто я говорила вам, что когда вы исключите невозможное, то все остальное, даже самое невероятное, должно быть истиной?

Я покачал головой, дико рассмеялся и порвал карточку.

— Да,— согласился я,— вы были правы — какая гордыня! Как же я был слеп раньше! Как я мог не подозревать об этом... какие могли

быть возможности... или удовольствия... или переживания? Но теперь, слава Богу,— я поднял руки и огляделся по сторонам,— теперь, слава Богу, я понял!

Я вновь истерически рассмеялся. Действительно, слава Богу! Я никогда не знал такого счастья, никогда не чувствовал себя столь раскованным... столь свободным. Всякие пределы исчезли!

Однако очень скоро нахлынули воспоминания, точно такие же, как после первого убийства. Как в картине, очищаемой от накопившейся пыли, проступала моя вина, вначале тускло, а затем с все большей четкостью. По мере этого все вокруг постепенно преображалось в тюрьму, и я осознал тщетность попыток бежать отсюда. Я оставался с другими плененными животными, украшавшими этот зверинец, любопытным трофеем среди остальных. Оглядываясь по сторонам, я понимал, что мне была подарена особая привилегия — оставлена человеческая форма, ибо меня могли превратить в чудовище, в паука, в змею. Как Сюзетта объяснила мне, Лайла испытывала огромное удовольствие, выбирая новый облик для своей очередной жертвы.

— Это всегда что-то изысканное,— улыбнулась она.— Наказание, соответствующее преступлению.

— Преступлению?

— Да., наказание за скуку. Ибо в конце концов ей всегда надоедает человеческая любовь, хотя Лайла сама тоже любит и питается любовью. Карлик, например,— это французский виконт, который около двух веков тому назад был очень красив, но опасно тщеславен. Пантера — ашантская девушка, наглая и жестокая, она хотела заколоть Лайлу кинжалом в припадке ревности. Сэр Джордж... ну, его вы видели сами.

— Но вы убили его, обескровили до того, что он превратился в прах.

Сюзетта отвернулась.

— Но я же вампир,— сказала она наконец.— Я должна пить кровь.

— Должна?

Она холодно взглянула на меня:

— Вам пора понять, что убийство — это необходимость.

— Значит, пора? Так я тоже вампир, как и вы?

Сюзетта нахмурилась и медленно покачала головой:

— Наверное, нет,— проговорила она. — Я подумала было, что да. Но Лайла может превращать свои жертвы во что угодно. Может быть, вы просто убийца, и ничего более. Ибо если бы Лайла превратила вас в вампира, то, поверьте мне, вы бы почувствовали жажду крови.

— Мне нравится просто проливать ее,— ответил я.— Иногда.

— Но не пить?

— Нет.

— Что ж,— пожала плечами она,— тогда вы не вампир.

— А вы? Что Лайла сделала из вас?

Она повернулась ко мне, и теперь на женском лице не осталось и следа от ребенка. Лицо ее было ужасно, но светилось умом и привлекательностью.

— Когда Лайла познакомилась со лшой и совратила меня,— произнесла она,— я уже была вампиром.

— Когда это случилось?

— Очень давно.

Во мне шевельнулось былое любопытство, забытое неверие в то, что такое может быть.

— Как давно? — поинтересовался я.

— При дворе мавританских королей в Испании, тысячу лет тому назад... может быть, одиннадцать веков. Сейчас трудно вспомнить.

— А Лайла... где она встретилась с вами? В Испании?

Сюзетта отрывисто кивнула, глядя вдаль, в ночь, и отбрасывая элегантно причесанные волосы взрослой женщины.

—

Когда я впервые повстречала ее,— проговорила она,— я жила среди фонтанов и дворцов Андалузии, где в те годы, как никогда раньше, цвели образование и все блага цивилизации. Мать моя была еврейка, отец — христианин, а я жила среди арабов в халифате, пользуясь различными культурами, принадлежа к каждой и в то же время ни к одной из них. По этой причине все они в конце концов вызывали у меня лишь насмешку. Моей страстью было знание, а удивление было постоянным состоянием моего разума, Лайлу я любила, ибо мне казалось, что и у нее такие же черты характера, только многократно усиленные, так что она всегда побуждала меня дерзать и восхищала меня. Мы покинули Испанию, скитались по всему миру два... три... не знаю сколько веков. Но всегда возвращались в ее любимое прибежище, в королевство среди гималайских вершин, которое было ее настоящим домом и которое, как вы сами убедились, она всегда будет защищать. Другие места она всегда покидает — империи, города, различные скопища людей,— но Каликшутру никогда Она, а вместе с ней и я, слишком долго там прожили.

— Да,— воскликнул я, вдруг вспоминая,— я видел вас, в виде статуи, в храме в джунглях. Вы стояли у ее трона... Правда, когда статуя была сделана... вы уже, по-видимому, были превращены...

— Да,— кивнула она с улыбкой печальной и полной насмешки над собой.— Так в конце концов и случилось. Я наскучила Лайле.— Сюзетта помедлила. — Так же как и она мне. Я сказала, что хочу уйти. Ее неизбывная страсть к развлечениям стала утомлять меня. Я устала от игр, мне хотелось чего-то иного... И, уходя, я сказала ей, что она как ребенок...— Сюзетта замолкла— Но она все-таки достала меня. Мне не удалось убежать от нее.

— Так вы тоже пленница?

Сюзетта не ответила.

— Вы можете уйти, если захотите? — выспрашивал я.— Я имею в виду ваши силы... вас нельзя остановить?

Сюзетта отвернулась и взглянула на звезды. Мы взбирались по лестнице к стеклянному куполу и вот прошли сквозь него, оказавшись снаружи, в ночи.

— Взгляните же! — прошептала она

Она вновь стала маленькой девочкой. Я пытался разглядеть женщину за косичками, ленточками, нарядным платьицем. Но она исчезла. Я вдруг вспомнил существо из лодки. Его прошлого я тоже не разглядел, когда смотрел на него на реке. Я нахмурился, и на лбу у меня выступил пот.

Вглядываясь в алое свечение распростершегося предо мною Лондона, я почувствовал уколы гнева. Симптомы моего собственного превращения начинали возвращаться ко мне.

— Мне надо идти обратно,— проговорил я, поскользнулся, и Сюзетта с улыбкой поддержала меня под руку.

Мы прошли в дверь, и гнев во мне сразу затих. Я взглянул на Сюзетту и опять увидел женщину.

— Значит, бежать нельзя...— Я прижался лбом к стеклу.— Никогда!

— Вы можете уйти,— ответила Сюзетта,— но вы никогда не уйдете от того, во что она вас превратила.

— И так со всеми нами? Здесь, в этой тюрьме?

— В тюрьме? Вы считаете это тюрьмой?

— Разве нет? Тогда что же это?

Сюзетта пожала плечами:

— То, что вам обещали, то, чего, в конце концов, вы так отчаянно искали: убежище от законов вероятности, где человеческая наука больше не применима. Разве не к этому вы стремились? Вы добились своего.

Сюзетта помолчала, глядя на купол света над нашими головами, на сверкание звезд.

— Где бы в мире она ни жила,— тихо проговорила она,— Лайла воссоздает такое измерение для себя. Все вокруг нас конечно, но здесь, где мы живем,— бесконечность.