Тайная история Марии Магдалины
Шрифт:
— Нет! Нет! — Толпа под воротами разразилась криками, — Не отпускай его! Если хочешь соблюсти обычай, отпусти Варавву!
— Варавву! Отпусти Варавву! — Крик был многократно подхвачен.
— Сказано вам, я решил отпустить Иисуса! — рявкнул Пилат.
— Нет! Нет! Распни его! Распни!
Возбужденные голоса алчущих крови людей гремели как гром, как грохочущий водопад, полностью заглушая выкрики тех, кто поддерживал Иисуса.
— Должен ли я распять вашего царя? — спросил Пилат.
— У нас нет царя, кроме кесаря! — выкрикнул
— Я не обнаружил за ним никакой вины и не стану казнить его! — упрямо выкрикнул Пилат, едва не сорвав голос. — Какое вообще зло он содеял?
Иисус, стоявший рядом, не смотрел ни на Пилата, ни на Каиафу. Он взирал на своих последователей, тщетно пытавшихся перекричать врагов.
— Если ты освободишь его, ты недруг кесарю. Каждый, кто провозглашает себя царем, тем самым бросает вызов Риму, — громогласно провозгласил Каиафа.
Толпа забурлила, словно готовая взорваться мятежом.
— Мы донесем на тебя в Рим! — кричали люди, — Мы добьемся, чтобы кесарь узнал о твоей измене!
Это подействовало. Немного помедлив, Пилат подозвал слугу и отдал ему какой-то приказ. Тот исчез, но скоро вернулся с ковшом воды.
Пилат повернулся к толпе и заявил:
— Я невиновен в его смерти. Крови этого человека на моих руках нет.
Он опустил руки в ковш, медленно, демонстративно вымыл их, поплескав воды на запястья, и снова поднял, давая возможность второму слуге вытереть их.
— Освободите им Варавву, — с безразличным видом бросил Пилат дежурному центуриону.
Дожидаясь, пока Варавву приведут из темницы, прокуратор переводил взгляд с толпы на Иисуса. Последний не выказывал никаких признаков того, что вообще слышал приговор. Лишь когда Варавву привели, показали народу и спихнули с помоста, Иисус наклонился к нему и что-то сказал. Варавва, чье напряженное лицо выглядело бледным и измученным после долгого заточения, отпрянул в потрясении.
Что это были за слова, Мария с такого расстояния не разобрала.
Варавва неверным шагом направился к воротам, где стражи разрезали его узы, вышел, встреченный радостными криками, и, лишь единожды оглянувшись на Иисуса, скрылся в толпе и пропал из виду.
— Бичевать! — приказал Пилат, указав на Иисуса. — А затем отвести за город и распять! Выполняйте!
В это время в толпе произошло движение. Иуда, все лицо которого было в волдырях и кровоподтеках, протолкался к Каиафе, схватил его за полу священнического одеяния и принялся что-то горячо объяснять. Каиафа скривился, стиснул зубы, на щеках его выступили желваки. Потом он что-то отрывисто буркнул, а окружавшие его люди, схватив Иуду, потащили прочь.
— Забери это! — закричал Иуда, бросая под ноги первосвященника кожаный кошель с монетами, — Забери свои проклятые деньги! Ты обманул меня, лжец! А я грешен, грешен… я предал невинную кровь!
Каиафа пожал печами, поправил воротник и сказал:
— Мне-то какое дело? Разбирайся сам.
Иуда
«Чтоб его самого распяли! — в отчаянии взмолилась Мария. — это он убил Иисуса!»
Нет, не только он! Она посмотрела на Каиафу, на его прислужников из синедриона, на Пилата, на озверевшую толпу. Все они — все они убийцы!
И Петр… Петр отрекся от него, и Иисус слышал это и видел, что его ученики-мужчины бежали из Гефсиманского сада. Как он смог вынести это?
В это мгновение Иисуса грубо схватили и спихнули вниз по ступеням во двор. Римские солдаты взяли его в кольцо, Пилат же, с важным видом спустившись с помоста, одобрительно помахал им рукой и удалился во дворец.
Ученики Иисуса проталкивались вперед, чтобы хоть что-то увидеть, но перед глазами все туманилось, а в сознании шепотом, криком, грохотом, громом звучало страшное слово «распять!». Даже прильнув к решетке, они смогли разглядеть только спины столпившихся солдат и услышать их гогот, свист и грубые шутки. Затем внезапно солдаты расступились. Иисус поднял окровавленное лицо и посмотрел на толпу, в их сторону.
«Он видит нас!! Видит нас!»
Мария встретилась с ним глазами. Потом то же самое произошло с его матерью, Иоанной, Сусанной, Иоанном. Иисус не смотрел на своих врагов, составлявших в толпе подавляющее большинство, он видел только их.
— Я хочу сказать тебе… сказать тебе… — У Марии перехватило дыхание. — Я должна молить тебя о прощении… Я не имела в виду… О пожалуйста!
Невозможная глупость, но даже сейчас ей хотелось броситься перед ним на колени и поведать обо всем том, ныне не имеющем значения, что так изводило ее. Мария хотела, чтобы он знал о ее чувствах к нему. Чувствах, в которых она сама наконец разобралась.
Двое солдат вынесли за края реющую, словно парус, багряницу, набросили ее на плечи Иисуса и закрепили, чтобы не сорвало ветром. Еще двое водрузили на его чело венец, похожий на те, какими венчают кесарей Рима в знак их божественной власти, но не золотой, не лавровый, а терновый, усеянный длинными шипами. Колючки, обращенные внутрь, вонзились в лоб, и по лицу Иисуса потекли тонкие струйки крови. Связанные руки даже не позволяли утереть ее.
— Приветствуем тебя, царь Иудейский! — потешалась над ним солдатня.
— Эй, ему не хватает скипетра! — выкрикнул кто-то.
Другой тут же сунул в связанные руки Иисуса корявую палку, глумливо преклонил колени и прикрыл глаза ладонью.
— Я ослеплен блеском твоего величия!
— Слава тебе, царь Иудейский! — один за другим выкликали воины, отвешивая дурашливые поклоны. — Чем можем мы послужить твоему величеству?
Иисус стоял неподвижно, как будто не слышал всех этих насмешек и оскорблений.