Тайная любовь Копперфильда
Шрифт:
— Лара, нам надо поговорить, — сказал он как можно серьезнее.
— Да-да, конечно, проходи. Кофе? Чай?
Его уже воротило от этих «кофе-чай», он постоянно слышал эту фразу с утра до ночи, где бы ни находился. Словно, кроме этих напитков, больше ничего и не существовало. Подумал так, но вслух сказал:
— Чай, холодный, если есть.
— Есть-есть, я купила! Ну что ты стоишь? Пойдем!
Она взяла его за руку и втянула в гостиную. Усадила в кресло. Лара, Лариса. Она была вся в черном — короткие узкие черные брючки, черная кружевная кофточка, сойдет и за пижамку, и за миленький вечерний
— Ну, так что случилось? — весело донеслось уже из кухни, откуда она вернулась с бутылкой холодного чая и стаканом. — Знаешь, я даже стаканы в морозилке держу, чтобы холодными были…
— Лариса, я должен сказать тебе сейчас что-то очень важное. — И, не дав ей произнести ни слова, чтобы самому не сбиться, не дай бог, не передумать, продолжил: — Дело в том, что мы должны с тобой расстаться. Я бы мог, конечно, сделать это молча… Ну, не объясняться, а просто исчезнуть из твоей жизни… Не отвечать на твои звонки, не приходить к тебе, ты понимаешь… Но я решил, что ты должна все знать…
— У тебя другая? — Глаза ее потемнели, уголки рта обреченно опустились. — Кто она?
— Думаю, что ты ее не знаешь. Да и вообще, это не имеет никакого значения.
— Она богата? Богата, ведь так?
— Лариса, что ты такое говоришь?
— А ты что такое говоришь? Я тебе только что призналась в том, что осталась без гроша в кармане, что мой отец разорен, и ты тут же даешь мне от ворот поворот! И ты хочешь сказать, что все это не связано?
Весь этот ее коротенький монолог напомнил сцену из пошловатой, позапрошлого века любовной пьесы с экономическим подтекстом (в сущности, деньги редко когда не играли роли в отношениях между любовниками).
— Нет. Не связано.
— Ты лжешь… Если бы это не было связано, то ты не провел бы со мной ночь сразу же после возвращения… Или ты познакомился с этой девушкой в самолете? — Она как-то нехорошо, криво усмехнулась. — И кто она?
— Я не обязан тебе ничего объяснять… — Он мысленно помыл руки ледяной водой.
— Как же у вас, у мужчин, все просто! Раз, — она щелкнула пальцами в воздухе, — и бросил! А как же теперь я? Что мне делать? Ведь я-то считала, что почти замужем! Ты же собирался на мне жениться! Что происходит, Денис?
— Я тебе все сказал, Лара, а теперь я пойду… Конечно, я хотел бы, чтобы мы остались друзьями, но теперь понимаю, что это невозможно. Прости меня, если можешь… Чтобы как-то загладить свою вину, а я понимаю, что виноват перед тобой, я готов как-то компенсировать это…
И тут он понял, что нанес ей еще одну рану, что унизил ее еще больше, чем когда сообщил о своем намерении оставить ее.
— Извини, я не то хотел сказать… Просто я не буду спокоен, зная, что ты нуждаешься. Я дам тебе денег, а если хочешь, помогу найти хорошую работу. А теперь мне нужно идти… прости, прости…
И он, как трус, выбежал из квартиры Ларисы. Сел в машину и помчался снова на Цветной бульвар. Он вдруг понял, что в его жизни произошло что-то очень важное, что теперь он всегда, каждую минуту будет счастлив! И это его счастье настолько реально, как реальны залитые полуденным солнцем московские улицы, голубое, без единой облачной прожилки, небо, как его красивая и сытая машина, которая летела сейчас в сторону Цветного бульвара, как и он сам,
Он не помнил, как взлетел на третий этаж и принялся звонить. Ему долго не открывали. Тогда он начал колотить кулаками в дверь. Он понимал, что с ним происходит что-то странное, что он словно не в себе, что еще немного, и окажется, что все это ему снится, но он все колотил, колотил, пока не увидел на пороге тощего, с заросшим лицом, мужичка с вращающимися в разные стороны пьяными глазами.
Отодвинув его, Денис вбежал в квартиру, остановился перед дверью в комнату Нади и постучал.
— Надя, это я, открой, пожалуйста! Это Денис!
Он был разочарован. Куда она ушла? Спустилась в булочную? Или вышла прогуляться по Москве? А может, подхватив свои папки с рисунками, отправилась искать место, где она могла бы поработать?
— Дверь открыта, — проскрипел сзади чей-то голос. Денис обернулся и снова увидел этого волосатого мужичонку. — Она дома.
Сказав это, он повернулся и шаткой походкой двинулся вдоль по коридору. Пожелтевшие от времени и грязи, подпоясанные тонким женским ремнем джинсы, красная, в пятнах майка, худые костлявые плечи. Густая копна черных с проседью спутанных волос. Какой-то урод, страшилище! А смердит, как помойное ведро.
Денис взялся за ручку, повернул, та поддалась, дверь открылась, и он снова оказался в просторной, пропитанной запахами скипидара комнате-мастерской.
— Надя! — позвал он, продвигаясь в глубь комнаты и пытаясь увидеть ту, о которой думал, которую успел полюбить и из-за которой потерял сон. — Надя!
Комната была пуста. Он подумал, что не может оставаться здесь дольше, один, без хозяйки, что это неприлично, что так нельзя. Но и возвращаться обратно в коридор, где он мог бы столкнуться с обитателями этой квартиры, он тоже не хотел. Если комната не заперта, значит, Надя скоро вернется. Она может быть в туалете, в ванной комнате, опять же — в булочной, расположенной на первом этаже дома.
«Далась мне эта булочная!»
И вдруг он увидел красную блестящую полоску на паркете, она тянулась от шкафа в центр комнаты, и в самом конце этой полоски прямо на его глазах собиралось темное пятно, образовывая свежую лужу крови… Денис подбежал к шкафу, открыл его, и оттуда выпало тело. Это была Надя. Волосы ее в области темени были мокрыми от крови. Под плотно прикрытыми глазами залегли сиреневые круги. Она была мертва.
16
— Ты понимаешь, что это конец?! Он бросил меня, ушел, это все! Конец! Он бросил меня в самую трудную минуту моей жизни!
Лена уже давно не реагировала на выкрики и всхлипывания подруги. Дежурные, избитые фразы, которые ничего, кроме раздражения, не вызывали. Больше того, ей вдруг захотелось даже ударить Ларису, чтобы только она прекратила свою истерику.
— Прекрати пить, так ты ничем себе не поможешь. Ты пойми, что, может, даже это и хорошо, что он тебя бросил, понимаешь?
— Как это? — икнула красная от слез Лариса. Она сидела на диване в гостиной, на коленях ее белели комочки скомканных салфеток. — Ты же сама говорила, что он — единственный мой шанс поправить свои дела! Что-то я тебя не понимаю, вот совсем!