Тайная тетрадь
Шрифт:
А дальше, — говорит отец, — вытер Леонид Яковлевич свои незрячие глаза рукавом и продолжил лекцию.
Наступило лето. Время экзамена. Леонид Яковлевич был очень строг, фактически никому не ставил пятёрки и грузил всех дополнительными вопросами. Зашёл я на экзамен, вытащил билет и там первый вопрос: «Битва на Курской дуге». Этот вопрос я хорошо знал и принялся рассказывать. Леонид Яковлевич слушал и одобрительно кивал. И тут я говорю:
— Я всё знаю по Курской дуге, Леонид Яковлевич, не только что там наши и немецкие войска творили, но и про ваш мундштук знаю…
— Что? Какой ещё мундштук? — спросил
— Хотите, расскажу?
— А ну-ка… — сказал Яковлевич. И я начал рассказывать. Всё, что помнил, рассказал, со всеми деталями. В аудитории повисла гробовая тишина. И тут Яковлевич опять вытирает глаза, подзывает помощника и говорит:
— Поставьте ему пятёрку…
— Так он только на первый вопрос ответил, — отвечает помощник.
— Делай как говорю!!!
Помощник улыбнулся, взял зачётку, поставил пять и протянул мне, — заканчивает рассказ отец и смотрит куда-то мимо меня. Будто сам готов вытереть рукавом глаза, но не может себе такое позволить.
Урусы и даги на русском
Рассказывает отец:
— В начале 60-х меня, совсем молодого человека, назначили директором школы села Камилух — самого большого и отдалённого села Джурмута на границе с Рутулом и с Азербайджаном. Там не было ещё электричества и автомобильной дороги, люди жили оторванными от мира.
Приехала как-то в Камилух экспедиция геологов проводить разведывательные работы в наших горах. Поздняя осень, предвечернее время, джамаат сидит на годекане, и прямо к нам пришла эта делегация.
— Добрый вечер, — сказал старший экспедиции.
— Здравствуйте, — ответил один из учителей.
Был среди наших один чуть упрямый и скандальный старик, что реагировал на каждую мелочь. Он тут же замечание сделал учителю, почему, мол, глупости болтаешь. Тебе русский сказал «добрый», а ты что-то другое отвечаешь ему. Учителя посмеялись над его замечанием, объяснили, что не обязательно на «добрый вечер» отвечать так же. Геологи присели на камни годекана и долго беседовали с нами. Один из сельчан их пригласил домой, угостил, а утром геологи пошли своим маршрутом в горы. На следующий вечер заново собирается джамаат на годекане. Старик, который делал замечание учителю за «неправильный» ответ на приветствие, крикнул на годекане:
— Ле, учителал!!! Я кроме трёх слов ничего не понимаю на русском. У меня к вам один вопрос: вчера, когда вы тут говорили с урусами, вы и наш директор Салдаса Исмаил на одном языке с ними говорили?
— Да, конечно, мы все говорили на русском, а на каком же ещё говорить? — ответил тот же учитель.
— ВахI, — сказал старик, удивился и спросил: — А почему тогда Исмаил с урусами разговаривает точно как на нашем джурмутском, спокойно, мне казалось, что даже понимаю, что он говорит, хотя никогда я русский язык не слышал. А ваш русский какой-то другой, непонятный?
— Какой другой? Ты ведь не знаешь русского языка, — возмутились учителя.
— Вы, когда говорите на русском, у вас и лица меняются, и тон голоса какой-то непонятный, и глаза куда-то бегают. Такое ощущение, что вы говорите с джиннами, а не с людьми.
— А что, не так было? Почему старику так показалось? — спрашиваю у отца.
— Дело в том, что они, молодые учителя,
Согласен целиком и полностью, хотя отец мне даёт вольность иногда быть несогласным с ним. Мы должны стараться говорить правильно, но терять своё, дагестанское, необязательно, я бы даже сказал, нежелательно. Не лучше ли оставаться во всём самим собой? На мой взгляд, неважно, как ты это говоришь, важно, что и о чём ты говоришь, какая смысловая нагрузка, какую идею и какие чувства ты вкладываешь в то, что ты пишешь. А язык и стиль для передачи может быть любым, главное, чтобы это было понятным и лёгким для восприятия, чтобы тебя узнавал читатель, когда рассказываешь. Не может одинаково рассказывать человек из Рязани и Камилуха, если даже говорит на том же самом великом и могучем русском языке.
Ищите мудрость в простоте
Когда я беседую с отцом, он и не подозревает, что я некоторые его истории записываю и с вами делюсь. Иначе наступил бы конец нашим беседам. Он не любит, когда его торопят и расспрашивают. Приходится ждать, когда он сам разговорится. Иногда я за столом бросаю ему тему и жду, что он начнёт рассказ. Но не всегда он реагирует на это. Всё зависит от его расположения духа. Сегодня он долго был в раздумьях, по выражению лица я чувствовал, что назревает беседа. Так и случилось.
— В селении Тохота, где в середине 70-х я работал директором школы, был один набожный человек, — начал отец.
— Нурмухаммад? Учёный-богослов… я слышал, что он ещё при Советах учился то ли в Самарканде, то ли в Бухаре, — говорю я, чтобы поддержать разговор.
— Нет. Я не о нём. Нурмухаммад, о котором ты говоришь, был действительно учёный, знал блестяще исламское право (фикъгьи). Очень чистый душой набожный человек, отшельник, аскет. Он спал на тонком сумахе, делал ибадат (богослужение) и всё время молчал. Мало кому удавалось с ним беседовать. За два года моей работы в их селе лишь один раз услышал я его голос. Он отвечал только тогда, когда с исламскими вопросами к нему приходили люди, но сам с проповедями ни к кому не шёл. Но я сейчас не о нём. Был ещё один набожный человек в Тохота.
Его звали ХIавал МухIама. Он случайно оказался среди абреков и, судя по всему, не мог от них уйти. Был у него из того же села друг-абрек, тохотинцы звали его Чехь МухIама (чехь — «живот», «пузо». Пузатый Магомед получается на аварском). Они вместе с ХIавалавом партизанили в молодости, крали коней, угоняли скот, что попало делали. Сам ХIавалав по натуре был человеком незлым. Но связался с абреками и, судя по всему, не мог от них уйти.
В середине 30-х все бандформирования в Антратле и в цорских лесах были ликвидированы силами НКВД. Оставались ещё несколько человек, которые не составляли большой угрозы для органов власти, но и с повинной к новой власти они не явились. Такими были ХIавалав и его друг-абрек Чехь МухIама из Тохота. Они свободно приходили в село к родне, а чуть что — убегали и уходили в Цор.