Тайная жизнь пчел
Шрифт:
Затем он улыбнулся, и я заметила, что у него ямочка на щеке с одной стороны. Эта черта никогда не оставляла меня равнодушной.
Он принес тряпку и вытер пол.
— Августа сказала мне, что ты здесь живешь и будешь нам помогать, но она ни слова не сказала о том, что ты… белая.
— Ага, я белая, ничего не поделать, — сказала я. — Белая, как… не знаю что.
В самом же Захарии Линкольне Тейлоре не было ничего белого. Даже белки его глаз не были вполне белыми. У него были широкие плечи, узкие бедра и короткая стрижка, как у большинства черных парней, но именно от его лица я не могла оторвать
В школе все подшучивали над губами и носами цветных. Я тоже смеялась над этими шутками, надеясь завоевать расположение однокашников. Но теперь мне хотелось послать письмо в свою школу, чтобы его прочли на общем собрании, — письмо о том, как они все ошибались. Видели бы они Захарию Тейлора!
Было непонятно, как Августа могла забыть сказать ему столь важную вещь — что я была белой. Мнеона рассказывала о немочень много. Я знала, что она его крестная мать. Что отец оставил его, когда он был маленький, и что его мама работала в столовой той самой школы, где преподавала Июна. Он должен был перейти в последний класс школы для черных, где он был отличником и играл в полузащите в футбольной команде. Она говорила, что Зак бегает как ветер, и это может стать его билетом в колледж где-нибудь на Севере. Слышать об этом было невыносимо, поскольку я сама едва ли могла теперь претендовать на что-нибудь большее, чем школа красоты.
Я сказала:
— Августа поехала в Саттерфилд проверять свои ульи. Она велела помогать тебе здесь. Что мне делать?
— Вытаскивать рамки из тех ящиков и помогать мне заряжать раскупориватель.
— Кто тебе больше нравится, Фэтс Домино или Элвис? — спросила я, вставляя первую рамку.
— Майлз Дэвис, — сказал он.
— Я такого не знаю.
— Конечно, не знаешь. Но он лучший трубач в мире. Я отдал бы все, чтобы играть, как он.
— Отдал бы даже футбол?
— Откуда ты знаешь, что я играю в футбол?
— Я многое знаю, — сказала я и улыбнулась.
— Это видно. — Он попытался спрятать улыбку. Я подумала: Мы станем друзьями.
Он щелкнул выключателем, и экстрактор завращался, набирая обороты.
— Так как ты здесь оказалась?
— Мы с Розалин держим путь в Виргинию к моей тетушке. Мой папа погиб, попав под трактор, а матери у меня нет с детства, так что я хочу добраться до своих родственников, пока меня не упекли в сиротский приют или куда-нибудь еще.
— Но как ты здесь оказалась?
— В смысле — у Августы? Мы ехали на попутках, и нас высадили в Тибуроне. Мы постучались в дверь, и Августа нас приютила. Вот и все.
Он кивнул, словно бы в этой истории действительно был какой-то смысл.
— А ты давно здесь работаешь? — спросила я, торопясь сменить тему.
— С тех пор, как пошел в среднюю школу. Я прихожу сюда после школы, если у нас нет футбола, каждую субботу и все лето. Я купил машину на деньги, что заработал здесь в прошлом году.
— Тот «форд», что там стоит?
— Ага, «Форд Фэрлайн», модели 59-го года. Он снова щелкнул выключателем, и экстрактор остановился.
— Пойдем, я тебе покажу.
На поверхности
— Научить меня водить? — спросила я.
— Только не на этой машине.
— Почему?
— Потому что ты выглядишь девчонкой, которая непременно во что-нибудь врежется.
Я повернулась к нему, готовая возмутиться, но увидела, что он улыбается. И я снова заметила у него ямочку на одной щеке.
— Непременно, — повторил он. — Непременно во что-нибудь врежется.
Каждый день мы с Заком работали в медовом домике. Августа и Зак уже извлекли большую часть меда с ее пчелиных дворов, но несколько стопок суперов все еще оставались на паллетах.
Мы включали нагреватель и сливали воск в жестяную ванночку, затем заряжали рамки в экстрактор и фильтровали мед через новый нейлоновый чулок. Августа любила оставлять в своем меде немного пыльцы, считая это полезным, так что мы следили и за этим. Иногда мы отламывали кусочки сот и засовывали их в банки, прежде чем наполнить их медом.
В остальное время мы заливали воск в формы для свечей и мыли банки в детергенте, пока мои руки не становились жесткими, как кукурузные листья.
Единственным, что меня постоянно напрягало, был ужин, когда приходилось находиться рядом с Июной. Я не могла понять, за что она меня так не любит.
— Как идут твои дела, Лили? — говорила она каждый вечер за столом. Как будто декламировала перед зеркалом.
И я говорила:
— Дела идут отлично. А как они идут у вас, Июна? Она кидала взгляд на Августу, следящую за всем этим с неподдельным интересом.
— Отлично, — говорила Июна.
Покончив с этим, мы разворачивали свои салфетки и изо всех сил старались не замечать друг друга. Я знала, что Августа старается смягчить грубость Июны по отношению ко мне, но мне хотелось ей сказать: «Не думаете ли вы что нам с Июной Боутрайт есть хоть какое-то дело до того, как идут друг у друга дела? Не стоит беспокоиться».
Однажды вечером, после «Радуйся, Мария», Августа сказала:
— Лили, если ты хочешь прикоснуться к сердцу Нашей Леди, мы все будем рады, правда, Июна?
Я взглянула на Июну, которая одарила меня деланной улыбкой.
— Может быть, в другой раз, — сказала я.
Хочу вам сказать, что если бы я умирала в своей постели в медовом домике и единственным, что могло меня спасти, было снисхождение Июны, я не стала бы просить ее об этом и приняла бы свою смерть молча, отправившись прямиком на небеса. А может, и в ад…
Моим любимым времяпровождением был обед, который мы с Заком съедали, сидя в тени сосен. Мая почти каждый день готовила нам сэндвичи с болонской колбасой. На десерт она делала салат-подсвечник, что означало половинку банана, воткнутую в кружок ананаса. «Позвольте зажечь вашу свечку», — говорила она, чиркая воображаемой спичкой. Затем на кончик банана она пришпиливала зубочисткой вишенку из банки. Словно бы мы с Заком были в детском саду. Но мы ей подыгрывали, страшно радуясь тому, как она поджигает банан. Заканчивали мы кубиками лимонной шипучки, которую Мая замораживала в формочках для льда.