Тайная жизнь писателей
Шрифт:
Владелец обитал на втором этаже, а меня поселил на третьем, в длинной мансарде. За скрипучими окнами до полу меня ждала приятная неожиданность – выходящий на площадь балкон. Шикарный морской вид несколько меня приободрил, как и путаница улочек, устремлявшихся к берегу, виляя между разномастными домишками цвета охры, сложенными из впитавших седую старину камней.
Разобрав свои вещи, я спустился в магазин, где Одибер принялся объяснять, что ему от меня нужно.
– Вайфай работает через пень-колоду, – предупредил он, включая
Пока компьютер оживал, хозяин включил электрическую плитку и залил воду в кофеварку.
– Как насчет кофе?
– С удовольствием.
Оставив его колдовать над кофе, я прошел по магазину. На щите за кассой красовались древние страницы еженедельника Livres Hebdo из времен, когда творил Ромен Гари (если я преувеличил, то несильно). Меня тянуло раздвинуть шторы, скатать и убрать в дальний угол вытертые багровые ковры, совершенно иначе расставить все на полках и на выкладке.
Одибер, оказывается, умел читать мысли.
– «Алая роза» открылась в 1967 году. Нынче книготорговля приносит одни убытки, не то что тогда… В те времена сюда валом валили французские и зарубежные авторы. Обожали устраивать здесь читательские встречи и подписывать свои новинки.
Он достал из ящика книгу благодарностей в кожаном переплете. В ней оставили автографы Мишель Турнье, Жан-Мари Гюстав Леклезио, Франсуаза Саган, Жан д’Ормесон, Джон Ирвинг, Джон ле Карре и… Натан Фаулз.
– Вы всерьез собираетесь закрыть магазин?
– Без всякого сожаления, – подтвердил он. – Люди больше не читают, что с этим поделаешь?
Я был не столь категоричен:
– Читают, только по-другому.
Одибер выключил плитку, прервав свист итальянской кофеварки.
– Ладно, вы же понимаете, о чем речь. Я говорю не о развлечении, а о настоящей литературе.
Как же, как же, о ней, любимой, о «настоящей литературе»… В какой-то момент такие люди, как Одибер, обязательно поминали ее заодно с «настоящими писателями». Но я никогда ни за кем не признавал права учить меня, что читать, а чего не читать. Привычка корчить из себя судью, выносящего приговор, что литература, а что нет, казалась мне недопустимым самомнением.
– Много вы знаете настоящих читателей? Вряд ли они вокруг ходят толпами, – не унимался разочаровавшийся торговец духовной пищей. – Я об умных читателях, посвящающих много времени чтению серьезных книг. – Не дожидаясь ответа, он, распалившись, зачастил: – Между нами говоря, сколько во Франции осталось настоящих книгочеев? Десять тысяч? Пять? Думаю, и того меньше.
– Какой вы пессимист!
– Ничего подобного! Нужно себе признаться: мы вползаем в литературную пустыню. Нынче все хотят быть писателями и никто не читает.
Желая закрыть эту тему, я указал на фотографию Фаулза в альбоме:
– Это Натан Фаулз. Вы с ним знакомы?
Одибер прищурился, соображая, как лучше ответить.
– Так,
Он подал мне чашку кофе цвета и консистенции чернил.
– Фаулз представлял здесь свою книгу не то в девяносто пятом, не то в девяносто шестом. Он тогда в первый раз попал на остров. Между прочим, это я помог ему купить здесь дом, называется «Южный Крест». И все, после этого мы перестали общаться.
– Он заглядывает к вам в магазин?
– Нет, никогда.
– Как вы думаете, если я к нему приду, он не откажется подписать для меня свою книгу?
Одибер вздохнул и покачал головой.
– Советую сразу отказаться от этой мысли. Иначе можно запросто схлопотать пулю.
– Да, я со всем этим покончил. Десять лет я посвятил серьезной писанине, десять лет день за днем елозил задницей по стулу с раннего утра, впившись взглядом в клавиатуру. Не желаю больше такой жизни.
Ваше решение бесповоротно?
– Да. Искусство вечно, жизнь коротка.
Тем не менее в прошлом году вы сообщили, что трудитесь над новым романом с предварительным названием «Непобедимое лето».
– Так, наброски. Начал и бросил.
Что вы скажете вашим многочисленным читателям, ожидающим от вас нового произведения?
– Пускай не ждут. Я больше не стану писать книг. Читайте других авторов, этого добра навалом.
Трудное дело – писать?
– Да, но, без сомнения, легче многого другого. Трудность, источник страха – в иррациональности писательского труда: то, что ты написал три романа, не значит, что у тебя получится четвертый. Здесь нет ни метода, ни правил, ни размеченных маршрутов. Начало каждого нового романа – это прыжок в неведомое.
А что вы умеете, кроме этого?
– Вроде бы у меня недурно получается телячье рагу.
Как вы считаете, ваши романы войдут в историю?
– Надеюсь, что нет.
Какую роль может играть литература в современном обществе?
– Никогда не задавался этим вопросом и не собираюсь начинать сегодня.
Вы также приняли решение больше не давать интервью?
– Надавал уже… Дурацкое, бессмысленное занятие, годится разве что для рекламы. Чаще всего – если не всегда – слова перевирают, вырывают из контекста. Сколько я ни пытался «объяснять» свои романы, результат был неудовлетворительный, с ответами на вопросы о моих политических взглядах и личной жизни дела обстояли еще хуже.