Тайник
Шрифт:
— Отлично, отлично, — проговорил Мавридес, но в голосе у него по-прежнему звучало беспокойство.
Если у Паскиса и были какие-то сомнения — ведь количество требований и необычный звонок нельзя считать надежными показателями, — то появление бледного измученного курьера (Паскис помнил только, что он был поляком) окончательно убедило архивариуса в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Паскис нашел состояние этого сотрудника довольно странным — обычно курьеры не выказывали признаков особого напряжения. Если уж они находятся в таком состоянии, значит, в департаменте царит ад кромешный.
— Что случилось? — поинтересовался он.
Кое
— Массовое убийство. В ресторане, — слабым голосом произнес курьер.
Он был похож на привидение, которое исчезнет, стоит только на секунду закрыть глаза.
— А дети там были?
— Полно. Там отмечали именины, и бандиты расстреляли всех: детей, женщин и мужчин, конечно. Мэр распорядился заняться этим вплотную. Полиция будет работать без выходных, пока не раскроет это дело.
— А кого постреляли?
— Членов Бристольской банды и их семьи.
Теперь все стало ясно. Паскис с курьером обменялись взглядами, прекрасно понимая, что вся эта суета не кончится, пока не найдут преступников. Курьер ушел, а Паскис занялся следующей кучей требований.
Главными подозреваемыми были, конечно, конкуренты из Белой банды. «Белые» и «бристольцы» многие годы вели ожесточенную борьбу за контроль над некоторыми районами Города, в особенности за Низину, где были сосредоточены склады, дававшие массу возможностей для предпринимательской деятельности, пусть и не совсем легальной. Паскис помнил, что в те десять лет, что предшествовали «именинной бойне», уровень смертности был настораживающее высок. Во всяком случае, настолько высок, что Паскис порой задавался вопросом, кто же останется в этих бандах, если вычесть всех тех, кто был убит, и тех, кто сидел за это в тюрьме. Однако убийства продолжались вплоть до 11 июня 1929 года.
Расправа в ресторане была столь зверской и бессмысленной, что Рыжий Генри, накануне избранный мэром, счел необходимым сделать то, до чего не доходили руки у его предшественников, — покончить с гангстерскими войнами раз и навсегда. Если «белые» рассчитывали запугать всех своей жестокостью, то сильно просчитались. Фотографии тел убитых детей были опубликованы двумя главными газетами Города. Социально ориентированные журналисты и редакторы призывали мэрию к решительным действиям. Паскис вспомнил, что особенно усердствовал некий репортер по имени Фрингс. Позже тот же Фрингс громче всех обвинял мэра, когда тот разгромил «белых» силами Отряда по борьбе с подрывной деятельностью, который до этого находился в резерве.
Как и все в городе, Паскис узнал об этом разгроме из газет, но, кроме того, у него были собственные источники информации — бурный поток входящих и исходящих дел. Именно тогда дела стали возвращаться в архив в несколько похудевшем виде. По крайней мере тогда архивариус впервые это заметил. В том, что раньше такого не происходило, он был абсолютно уверен, поскольку подобные манипуляции вряд ли ускользнули бы от его внимания.
Первый раз Паскис обнаружил подлог меньше чем через неделю после «именинной бойни». Дело члена Белой банды Тревора Рейда по кличке Вампир вернулось в облегченном виде. Этого человека прозвали Вампиром, потому что он тянул соки из предпринимателей в южной части Низины. Кличка настолько пришлась бандиту
Размышляя над обнаруженными именами — Тедди Смитсон по кличке Прокаженный, Отто Самуэльсон, Толстый Джонни Эктон, Сэм Макэдам по кличке Красная Борода, — Паскис погрузился в сон. Голова архивариуса запрокинулась, рот слегка приоткрылся, словно он улыбался потолку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Как и договорились, Фрингс прибыл на берег реки первым. Дул холодный северный ветер. Репортер решил, что косячок, припрятанный в кармане пальто, поможет ему согреться. Подняв воротник и надвинув на лоб шляпу, он прислонился к деревянному столбу, который когда-то был частью пристани, и втянул влажный сладковатый дым, после чего холод стал казаться ему бодряще-приятным. Закрыв глаза, он стал слушать плеск воды, бившейся о берег.
Ожидая Берналя, Фрингс думал о том, каково ему будет без Норы. В подробности он не вдавался, просто пытался представить, что будет чувствовать, если сегодня, да и не только сегодня, уже не придется идти к ней. Это было довольно странное ощущение. Потом он задумался о том, как меняет мужскую жизнь отсутствие в ней женщин в общем и в частности. Его размышления были прерваны звуками шагов, доносившимися с холма. Фрингс прислушался, пытаясь уловить посторонние шумы, но ничего подозрительного не услышал. Судя по всему, Берналь пришел один. Потом он разглядел неуклюжую фигуру, спускавшуюся по склону. Где-то на середине пути фабрикант споткнулся, но сумел удержать равновесие. Наконец он оказался внизу, тяжело дыша.
— Фрингс? — окликнул Берналь журналиста.
В голосе чувствовалось напряжение — он либо устал, либо сильно нервничал.
— Я здесь.
— Ну и холод сегодня.
Фрингс не нашелся что ответить. Берналь извлек из кармана серебряный портсигар и протянул его Фрингсу, который вдруг сообразил, что с таким же успехом тот мог вытащить пистолет. Оба взяли по сигарете, и Берналь щелкнул зажигалкой. Пламя осветило его бледное, покрытое испариной лицо. От его важного вида олигарха не осталось и следа, он ссутулился и выглядел испуганным.
Оба молчали. Прошла минута, потом другая. Берналь все не решался начать разговор, а Фрингс его не торопил. Наконец Берналь кашлянул в обтянутый перчаткой кулак. Фрингс воспринял это как сигнал к действию.
— Так о чем мы будем говорить?
— О коррупции в мэрии.
Фрингс не удержался от смешка.
— Большая новость.
— Вы не поняли, — раздраженно сказал Берналь. — Это особое дело.
Все предупреждают, что у них особо важная информация, но по опыту Фрингс знал, что ожидания сбываются редко. Однако Берналь сильно рисковал, придя сюда.