Тайное становится явным
Шрифт:
– Как это ужасно… не правда ли? – испугалась Одри. – Я не знаю, что делать, и боюсь за нее, не знаю почему. Вы можете мне это сказать?
Калагэн усмехнулся.
– Я скажу вам, что делать. Отправляйтесь в постель. Выпейте снотворного и посчитайте овец, проходящих через ворота. Мне сказали, что это очень хороший способ для того, чтобы уснуть. Спокойной ночи.
Он вышел из комнаты. Она какое-то время смотрела на закрывающуюся за ним дверь, потом вернулась к столу, взяла колоду карт и снова стала раскладывать пасьянс.
Когда
– Выпьешь со мной? – он протянул фляжку.
– Нет, не хочу. Нам нужно немного поработать. Отправляйся в гараж и возьми свою машину. Поедешь в Ярд Арм и посмотришь, что там творится. Есть вероятность того, что Блейз еще не уехал. Если даже его и нет, то там должен быть кто-то, чтобы присмотреть за домом. И поищи Эсме.
– О'кей, – сказал Николз.
Калагэн вернулся к себе в комнату, взял шляпу, спустился вниз и, выйдя из дома, направился к воротам, расположенным в западной части усадьбы. За воротами он повернул в сторону тропинки, которая вилась вдоль утесов.
Ночь была чудесной. Над головой висела полная луна, и сам процесс ходьбы доставлял удовольствие. Шел он быстро и через некоторое время достиг тропинки, которая вела в Гара. Минут десять он шел по ней, затем остановился и посмотрел на часы. Было около двенадцати часов.
Он закурил и пошел дальше по узкой тропинке. В нескольких футах от него слева начинался обрыв, и ему было слышно, как волны разбивались о прибрежные камни. С мрачной улыбкой он подумал, что скалы и берег в этих местах в давние времена привлекали грабителей разбитых судов, и то, что теперь они повывелись, напоминает о прогрессе в кораблестроении.
Справа от него почва плавно поднималась в сторону холмов. Тропинка начала огибать утес. Ночь была тихой. И только со стороны моря раздавались крики летающих над водой чаек. Калагэн стал думать о чайках, пока, наконец, не решил, что эти пернатые были самыми счастливыми созданиями.
Еще минут через десять он, наконец, увидел Эсме. Она сидела на камне, лежавшем рядом с тропинкой. Он понял, что это Эсме, даже прежде, чем узнал ее.
Когда он приблизился к ней, она на него посмотрела. Ее лицо было мертвенно бледным и очень напряженным. В глазах, смотревших на него, был вопрос. Калагэн заметил черные круги у нее под глазами и увидел, что в руке она сжимала смятый носовой платок. Он остановился. Глядя на нее, он достал портсигар и вытащил из него две сигареты, одну из которых протянул ей. Она автоматически взяла сигарету. Руки ее заметно дрожали.
Калагэн дал ей прикурить и прикурил сам, прикрыв ладонью от ветерка с моря пламя зажигалки.
– Ну, – произнес он, – как прошло выяснение отношений? Трудно, очень трудно или просто нормально?
– Я не знаю, что вы имеете в виду, – голос ее дрожал. –
Калагэн усмехнулся и присел на траву рядом с ней. Он старался не смотреть на нее, так как было абсолютно ясно, что наименее всего Эсме хотела, чтобы на нее смотрели.
– Я не сомневаюсь, что вы устали от меня, но с этим вам придется смириться. И я не обижаюсь, что вы не хотите разговаривать со мной. Не хотите разговаривать, не надо. Вы себя так долго держали в руках, и я хочу, чтобы вы поняли, что чертовски глупо срываться сейчас. Даже вы должны понять, что есть еще другие люди, с которыми нужно считаться. Кроме, конечно, вашего приятеля – шантажиста.
Он увидел вспыхнувший огонек сигареты и понял, что она сделала затяжку.
– С какими другими людьми я должна считаться? – спросила она.
– Нам нужно прекратить сражаться друг с другом, – произнес он. – Вам это ничего хорошего не принесет, а меня это даже не развлекает. Под "другими людьми" я имею в виду вашего отца. Во всяком случае вы это знаете. Для вас должно быть очевидным, что у него было достаточно неприятностей до сегодняшнего дня и без ваших выкрутасов, которые только могут ухудшить ситуацию.
Она рассмеялась. Смех был отрывистым и жестким, и, вероятно, должен был означать, что ей все безразлично. А затем она заговорила несколько окрепшим голосом:
– Меня никто и ничто не волнует. Я думаю, что это очень эгоистично и трусливо с моей стороны, но мне хочется убить себя. После того, что я сделала, люди могут подумать обо мне все, что угодно, и обвинить во всем меня. Это, очевидно, самый легкий выход из трудного и глупого положения.
Калагэн усмехнулся и холодно произнес:
– Глупое положение – это хорошо! Мне это нравится. Если вы хотите убить себя, действуйте, убивайте. Но, убив себя, вы сделаете хорошо только себе и никому больше, а, может быть, и себе не сделаете хорошо. Умереть, конечно, вшивая перспектива, но и после смерти вы не будете находить себе места.
Он с видимым удовольствием набрал полный рот дыма и медленно выпустил его через сложенные в узенькую щель губы. Последовала длительная пауза, прежде чем он продолжил разговор.
– И даже если вы убьете себя, и абсолютно все будут готовы винить во всем вас, от чего вы, может быть, получите какое-нибудь удовольствие, тот факт, что драгоценности, которыми завладел Блейз, оказались фальшивыми, останется неизменным. Все равно после вашей смерти эта версия всплывет. А вам будет не так легко умереть, понимая, что в любом случае полиции, вероятно, придется арестовать вашего отца. Даже если они и будут думать, что вы несете ответственность за эту кражу, они будут чертовски уверены, что именно ваш отец является тем человеком, который непосредственно украл эти драгоценности…