Тайное тайных
Шрифт:
Тэя упруго и мощно волочила по каменной шкуре земли свое тело. Чешуей огненно-синей играла. Дышала теплым да влажным духом. Плот плыл осьмой день. Кормовщик Федька Оглябя ругался:
– И чо, распроязви1 ее, за река така: бурлит, юлит, быдто баба потаскуха. А дела нету.
– Какова дела? – спрашивали ребята.
– Ни конца, ни краю, чисто присподня. Яй Богу! Бу да бу!
– Оно верна, миста чудные.
– Чудней быть ли можно? Одна немакана2
Китаец Ван-Ли, качая желтой, точно спелая дыня, (головой) говорил, обнажая черные цинговые зубы:
– Нечиста нету… Псе чиста еси: макана, немакана…
– Мяли, паря, твово не убудя, – твердо говорил Оглябя.
А Семен Беспалых3, поглаживая рыжую и круглую, точно подсолнечник, бороду, опускался рядом с Ван-Ли, сочувственно спрашивая:
– Болит?
– Нисиво. Балила мала-мала еси. Нисиво.
Ван-Ли закрывал веками глаза.
– Скоро в город придем, Ванлин?
– Сыкыола, сапсем сыкыола.
– Та-ак…
Ван-Ли поправил на опухших ногах хлам, заменявший одеяло.
– Сывыора ехала можна – бога Клуа-Лао мешала. Брюхо большой бога, селдитай.
На лице Ван-Ли отразилась такая внутренняя душевная боль, что Беспалых сделалось не по себе. Он торопливо сказал:
– Будет тебе.
– А-а купса не селдитай, Оглябя не селдитай, – Клуа-Лао шибко селди-тай. Плюет…
– Не ной ты!
– А-а! Матлила: ползи! А! Брюха большой, глаза – длоба! Матлила, Семена, матлила.
Беспалых подал бутылку.
– Пей лучше. Бога-то свово забудь.
В черных зрачках китайца, устремленных на горы, копошился страх. Семен отвернулся.
– Пей, чубук.
Вечерело.
Канат, державший у берега плот, туго натянулся и глухо гудел. Тэя клокотала, омывая толстые, телесного цвета, сутунки плота. Кедром пахло.
– Робя, – орал Оглябя, – сатки чьи-та! Хазяина нету, бяри значит.
– Жарь!
– Айда в сатки!
Шумная ватага плотовщиков побежала к садкам. Оглябя, лохматый и кряжистый, скинув шаровары, полез в садки. Видно было, как вырывались из его рук тяжелые серые осетры.
– Не хочут, халипы!
– Сволочная рыбеха!..
Парни возбужденные, с матерками лезли в воду. За жабры, барахтаясь, вытаскивали на берег и ударом сука по голове усыпляли рыбу.
Ван-Ли с бесстрастным лицом, не мигая, смотрел на темные струи Тэи.
– Клуа-Лао – селдитай бога. Вота, смотлила река – глаза его видна, хит-лай глаза. Ты, говолила, Ван-Ли, сколо мало-мало умли надо.
Беспалых с недовольством сказал:
– Буде, паря. Каки у те мысли-та, нельзя. Все умрем в свое, значит, время…
Ван-Ли прервал его:
– А?..
– Планада, значит. Богу, конечно, видней.
– Нета. Зачем пришла на ево миста? Тэю – места бога Клуа-Лао. Она, бога, шибко селдитай стала… меня хватила за ноги. Стой, говолила, пошто на мое места пришла.
– Брось ты!
– Ушла, говолила, пошто? Дома халашо. Клуа-Лао пошла, лека Тэю пошла – плоха…
Беспалых понял страх китайца.
– Место худое, значит?
– Це-е…
– Вон оно чо. А я думал, ты так маишься. По родине, значит…
Китаец вытянул голову к реке. Жилы на его тонкой шее наполнились кровью.
– Матлила!..
Солнце закатилось. По небу ветер гнал громадные черные тучи, щелкал бич его по тайге, свистел в горах.
Чугунного цвета волны дробились о сутунки плота. На их гребнях играли отблески разложенного на носу плота костра, точно красные злые глаза.
Плотовщики разговаривали вполголоса, серьезно, должно быть, вспоминали родину.
Ван-Ли спал. Вытянув вдоль тела длинные сухие руки, он дышал неровно, часто вздрагивая.
Беспалых, согнувшись, опустив волосатую голову, стоял неподвижно, тупо глядя на воду. Видно было по его фигуре, по склоненной голове – какие-то мутные зовы слышала его душа…
С утра день был дождливый. Теплыми потоками обливало тайгу, реку, горы.
Оглябя ругался:
– Холерская жись! Кады конец-то будет? Одно да одно – прямо мутит.
– Табаку вот нету, вымок.
Оглябя, сплевывая, косился на говорившего.
– А ты не зуди. По харе дам.
– Сдачи не хошь?
– Петька, молчи ради Бога! Не трошь.
Ван-Ли умирал. Живот у него вздуло, одна половина лица покрылась опухолью – глаз почти закрылся, а другой – неестественно расширенный, наполнял страх.
Когда Семен, наклонившись, спросил:
– Пить хошь? – губы китайца, зашевелившись, поползли, как два серых червяка, и Беспалых разобрал:
– Клуа-Ло… селдитай…
Семена точно щипнуло за сердце, он испуганно взглянул на реку. Расширенный глаз китайца будто смеялся.
– Боишься?
Беспалых с тоской оглянулся.
Как и десять дней назад, плот, постукивая бревнами, плыл по той же сине-серой реке. Те же горы, тайга с бурными кедровниками. Опять на берегах ни души, опять в горах со злостью выл ветер.
Вздувалась от ветра река – огромный живот сердитого духа Клуа-Лао, а тут, на сутунках, умирал человек: распухшие черные ноги торчали из-под тряпок, похожие на куски гнилого в воде дерева.