Тайное тайных
Шрифт:
На углу гармошка повизгивает «матаню»21, и кто-то тонко и жалобно выводит:
Я иду, иду болотинкой, Машу, машу рукой… Чернобровый мой миленочек, Возьми меня с собой!– Парни хороводят. Да… а утром, чем свет, робить надо – эх, жись!..
В темноте у плетня поблескивают папироски. Слетают, будто
– Кто идет? – искусственно басят у плетня.
Антон узнал Поклевского.
– Деда Антон идет куда-то!..
– Антон! – обрадованно кричит Поклевский. – Ишь, старый козел, с кем это? А ну – стой!..
Вышли на дорогу.
– Не лезь, парнята, – ласково кидает Антон и хочет идти, но Поклевский закрючивает его за плечо, несет на Антона горячей волной махорки.
– Да ведь он с Машкой Феклиной, язви его в нос! Подцепил товарец, ишь, буфера-то распустила! – хватает Поклевский Машу за груди. – Ишь, сволочь – а, на старости лет! За поселок повел, собака старая…
– Ночевать к мамушке я пошла, а он провожать, – плачет Маша.
– Провожать!.. О-хо-хо!.. – ползет над старыми крышами.
– Не трогай, говорят, парень! Слышь – словно задергал жилы кто у Антона, и голос покрепчал. – Не лезь, дурачье!
– Еще закурдачил22, стерва! На-а!..
Поклевский как-то странно изогнулся и нырнул на Антона, и вдруг упал, зажимая лицо руками.
Он хныкал как ребенок:
– Уби-или!..
Закрыл будто кто-то горячей рукой глаза Антону – и мечет его из стороны в сторону… И кто-то стонет, а он мечется.
– Зашибу!.. – Молоды еще! А-а…
Васька Кучерявый отбежал к плетню, вырвал кол и подобрался сзади к Антону. Хрястнуло что-то.
«Как арбуз раскололи», – подумал Васька, оглянулся – все разбежались. Тогда и он шарахнулся по улице, крича:
– Кара-ул, Антона убили!..
Посредине дороги, как большая черная птица с белой головой, лежал дед Антон. Вблизи на оборванной поле бешмета валялся корявый кол…
– Убили… – плакало по сонным огородам.
Купоросный Федот*
Пришли с войны солдаты. Стали рассказывать про пушки, автомобили да аэропланы. Казалась война одной кровавой громовой ямой, где нет места душе.
Подошел к солдатам Федот (лицом он был синий – потому и купоросным1 прозвали) и с корчей какой-то просипел:
– Врите боле, стервы! У меня вон книжка есть – Миликтриса Кирьбитьевна2. Там тебе и ковер-самолет и скатерть-самобранка. Так-то, хвороба. У вас с голодухи мрут, а?.. В инакову пору-то3,
И повернулся в лес, пни угаивать4.
Дальше обычная причесть5: самогонку гнали, пили. Баб избивали. Все в порядок входило.
Приходящему из тайги Федоту поведывали про жизнь городскую, обычаи нездешние.
Один солдат, руку переломанную показывая, сказал:
– Не веришь, купоросина, в людское летание. Черт гундосый, за тебя страдали, отдувались. Я с ароплана упал, руки сломал.
– Поди, так хлещешь?
– Я! Эх, и язва ты-ы… Это ты себе врешь – душу свою обманываешь, сознаться неохота.
– А Бог есь? – прищурив один глаз, спросил Федот.
– Ты к чему гнешь очки-то? – не понял солдат. – Не виляй…
– Нет, ты мне выклади – есь али нету.
– Ишь, зажига6, – поддался солдат. – Ну, есь.
– А есь – так пошто он тебе крыльев не дал. Ты бы и полетел. Значит, нету надобы… И хлопнулся7.
– Дурак ты! – взъелся солдат. – Ты механику знашь?
Федот ответил:
– Не-е…
– По причине такой и дураком растешь. Механика учит, как человеку ближе к Богу быть и спасение свое в раю подготовить.
– Магия?
– Може и магия. Нет – не магия. Черта там нету. Этой механикой все и сотворено.
– Та-а… – протянул Федот, снимая с плеча берданку. – Летают?
– За милу душу.
– А как?
– Наподобие птицы. Хошь, картинку покажу?
Солдат достал из-под лавки, из засаленного вещевого мешка номер журнала с изображенным на нем аэропланом.
– Мотри, челдония8.
Федот повертел журнал в угловатых пальцах и пошел к двери.
– Куда ты, лешак, – спросил солдат, – картинку-то чо попер?
Федот склонил голову и со стражбой в голосе9 сказал:
– Отдай мне. Нада.
Солдат залотошил руками, свертывая сигарку.
– Ну, бери, я человек мирный.
Федот вышел за поскотину, остановился, тупо глядя на речку в полдневном блеске.
– Ой ты, хлуп!..10
Топнул оземь ногой Федот.
В согры11 ушел купоросный Федот. Не зная зачем, бродил среди влажной полутемноты, в хмельнике, смородиннике. Шуршала под ногой персть12, сучочки, ломаясь под ногой, хрупали.
А сердце ела и зло сосала мысль: «Почему мир такой есь, што сказка. И даж руки люди ломают». Со злостью сказал Федот:
– А чо – я хуже?
Постоял на одном месте, подумал и просипел: