Тайнопись

Гиголашвили Михаил

Заперто. Постучала костылем. И раз, и два, и три. Внучкин муж, полотенцем обмотанный, отворил. Увидел её, обомлел, побежал проверять в комнату. А она прошаркала по коридору и уселась на диван.

— Где вы были?.. Куда вы ходили?.. — кричит ошарашенный зять. — Как вы вышли?

— Домой… Муж с работы… Дети из школы… Таксиста нет… Подожду… — растерялась она.

— Какие таксисты? Какие дети? Всё это было юо лет назад! Вы, дорогая, в свою молодость сбежать пытаетесь, а это невозможно! Машину времени еще не придумали! А если и придумали — то сами катаются, нам не дают! — кричит

он, закрывая дверь на все цепочки и щеколды.

Затаилась бабушка, выжидает. «Не дадите по-хорошему уйти — хитростью уйду». Как только коридор пуст — тут же к двери, стучит в неё костылем. Но никто не слышит, кроме зятя — он, бездельник, всегда дома, её сторожит.

— Опять буянить? — кричит, из комнаты выбегая.

— Пустите, ждут меня! Прошу вас, откройте!.. Я дам вам три рубля, милый! Мне обязательно надо! — молит бабушка.

И чего только не пробовала!.. И просила, и ругалась:

— Какое имеете право?.. Что это — тюрьма?

— Так точно, тюрьма души и тела! — подтверждал злой зять со стаканом в руке.

Она недоумевает: за что мучат, почему держат взаперти?.. Ну ничего — она будет готова. Скоро машина приедет, она узелки схватит — и айда!.. А нет — можно и на трамвае уехать. Пока надо готовиться потихоньку…

Каждое утро — одна и та же работа: в коробки из-под туфель складываются пуговицы, обмылки, таблетки, блюдца, солонка. В мешки прячутся распоротые платья, куски кожи, рваные шарфы, старые косынки. В узлы заворачиваются клубки ниток с иголками, салфетки, чайные ложки.

Из узлов не украдут. Всюду воров полно, так и шныряют вокруг. Один вчера даже задвижку на окне дергал, но она костылем стукнула — исчез. Зять орет:

— Это в телевизоре воры, бабушка! Не бейте костылем по экрану, взорвется! Пожар будет, милиция придет!

А бабушке лучше знать, где вор был: своими глазами видела, как он черной рукой через форточку задвижку рвал. И пусть этот дурень её не учит, где воры были, она сама знает. Тут были!

Нет, всё прятать!.. Кольцо, например, лучше всего в кефире утопить, там воры искать не будут… Тапочки — под подушку… Гребень — в суп… Костыли — под одеяло… Челюсть — в маслёнке спрятать, в масло вдавить, так-то понадежней будет…

Внучка с зятем челюсть ищут — а бабушка упорно молчит: зачем лишнее говорить?.. Все ищут — и она ищет. Ах, челюсть у кого-то пропала?.. Не удивительно, всё крадут, а я о чем говорю, но никто же не слушает… Дети или коты утащили, кому еще?.. Играют теперь где-нибудь во дворе… В подвале смотрели?.. Всё надо прятать и хранить. И на дорогу еду запасти не мешает: корочки, галеты, булочки.

Еда до тех пор пряталась за кровать, пока не вышла наружу в виде тараканов. Внучка нашла гнездо, разоралась:

— Вот сумасшедшая бабулька! Смотри, какую дрянь развела!

Крик, шум. А что такого?.. Тараканов не видели?.. Да где это видано, чтоб без тараканов?.. Отец еще всегда шутил: была бы хата, а тараканы заведутся… И почему это кушать на дорогу взять нельзя?.. Небось, когда проголодаются — к ней же за хлебом и прибегут. Вперед никогда не подумают. Она за всех думать должна!..

IV

Трудно

с утра до вечера за всех думать, а надо. Кому же думать, как не ей?.. Она и думает за всех. Ей, например, кусок в горло не лезет, если она знает, что дети голодные. Всегда для них половину еды оставляет.

— Почему не едите? — кричит выпивший Юра, внучкин муж. — Не нравится?

— Для детей. Пусть они едят. И муж скоро с работы будет! — смотрит бабушка на часы без стрелок.

— Ваш муж давным-давно умер, я сам лично его хоронил и в землю закапывал!.. — орет зять, для убедительности резкими жестами показывая, как он это делал.

А бабушка этих злых шуток даже слышать не хочет:

— Да что вы болтаете?.. В землю!.. Я вчера с ним говорила!.. Сейчас же пусти уйти, остолоп!..

— Куда я тебя пущу? Слепая, глухая, хромая! Куда ты пойдешь? — свирепел зять.

— А ты пусти — и увидишь, куда!

Зять плевался, хлопал дверьми и уходил на кухню, а бабушка мучительно пыталась понять, почему её не пускают в магазин, не дают помыть посуду, приготовить обед. Почему отгоняют от раковины? Не подпускают к плите?.. Где её доска для глажки?.. Кастрюли, чугунки?.. Железная ванночка, где так удобно купать детей?.. Даже белье постирать не дают!.. А она этого белья за свою жизнь выстирала тонны и выгладила версты… Нет, засиделась, пора.

И она, не слушая назойливых криков и визгов, упорно движется к двери, которая теперь стала её главным вопросом жизни: заперта или открыта?.. Здесь ничего хорошего её не ждет…

Внучка от всех этих фокусов подсела на таблетки. Зять, запивший в перестройку, начал теперь от огорчения закладывать по-черному: с утра и в одиночку, по часам. А бабушка оденется в теплое, сядет у входной двери и скромно-деликатно молчит, всем своим видом намекая: «Мол, уже готова, чего ждать?..»

Иногда ей кажется, что лучше брать обманом. Ласково-льстиво начинает:

— Милый, я ошиблась квартирой, я живу этажом ниже, заблудилась! Откройте, пожалуйста! Вы же хороший человек?

— Нет! — кричит зять. — Я — плохой человек! Очень плохой! Не открою! Не выпущу! Не торопись! Небесный ЧК работает круглосуточно! Когда надо — сами придут. А пока — сидеть и ждать!.. А если буянить — то я «скорую» вызову и в психушку сдам. У вас белая горячка! Белочка! Делир! Вот я же сижу, никуда не бегу — и ты сиди! Сиди и телевизор смотри! — пытается объяснить он, по-обезьяньи хлопотно усаживаясь на невидимый стул и показывая жестами, как он «сидит», «никуда не бежит» и «телевизор смотрит».

— Ну, ты сиди, если хочешь, а мне пора — я в другом месте живу… Хотя бы мужу моему скажите, чтоб он забрал меня отсюда! — настаивает бабушка.

— Вот-вот, пусть ваш мертвый покойный муж сюда пожалует, милости просим, совсем весело будет! — Зять широким жестом распахивал настежь дверь и делал нетвердые книксены и шаткие реверансы. — Добро пожаловать, покойный муж! Как у вас там, на том свете, погода ничего, дождя нет?.. Земля пухом или как?.. Забирайте свою подругу жизни, ничего против не имею! Давно пора, между прочим! — в сердцах огрызался он напоследок в мрачную пустоту подъезда и с треском захлопывал входную дверь.