Тайны Древнего Лика
Шрифт:
А дальше налетел вихрь и принес с собой черную волну.
Откуда-то издалека доносились монотонные голоса, но слов было не разобрать. Свен Торнссон лежал на чем-то твердом, непоколебимом, и под головой у него была явно не подушка. Голоса зазвучали напевнее, мужские низкие голоса, и ему представилось, что это идет церковная служба. Церковная служба – в Марсианском Сфинксе? Или это Батлер умудряется говорить сразу несколькими голосами? Или такое уж здесь необычное полифоническое эхо?
Он уже знал, что никакой это не Батлер, что все теперь совсем другое… и надо принимать это другое, потому что выбора нет…
Свен открыл глаза.
На то, чтобы изучить окружающее, у него ушло буквально несколько секунд. Оказалось, что он лежит на дне довольно
Да, небо было не розовым, марсианским, а темно-синим, глубоким – земным.
«Это древний город, Свен… В Мексике. Открылся переход…»
Так буквально минуту-другую назад сказал Алекс Батлер, Орфей-гитарист, специалист по Марсу. И, судя по его рассказам, по земным древностям тоже.
А вот Алекса Батлера рядом не было.
Пилот сглотнул и провел рукой по комбинезону, словно проверяя, на месте ли тот. Комбинезон оказался на месте, фонарь тоже – он лежал на груди, только почему-то выключенный. Из-за кромки чаши продолжали доноситься голоса. Теперь это, несомненно, было пение, сопровождающееся размеренными звонкими ударами, – словно колотили железным прутом по большой сковороде. Теплый воздух был насыщен незнакомым пряным ароматом с едва уловимой примесью запаха кофе.
«Ну что, Тор-Столб, – сказал он себе. – Давай, вылезай. Будем знакомиться».
Он предпочитал не думать о том, что за марсианская машина и каким образом мгновенно перенесла его с Марса на Землю. Видимо, в тот самый город, о котором говорил Алекс. Тиу… Теу… В общем, не в родной Портленд, и не в Вашингтон. В какой-то мексиканский Тиукан или что-то в этом роде.
Торнссон встал, перебросил фонарь за спину, поднял руки и, подпрыгнув, уцепился за край чаши. Подпрыгнуть оказалось не так уж и просто – земная сила тяжести после марсианской была очень ощутимой. Еще сложнее было подтянуться, – но он все-таки сумел это сделать, помогая себе ногами. Тяжело дыша, лег животом на широкую кромку и обвел взглядом финишный пункт своей невероятной переброски.
Да, он не ошибся – именно факелы, закрепленные на стенах, освещали это просторное квадратное помещение, центром которого была каменная чаша. Справа и слева от чаши тянулись два ряда колонн, испещренных какими-то рисунками и значками. Колонны вели к глубокой прямоугольной нише в стене. Там горел костер, и огненные блики плясали на вмурованной в стену золотой плите. Из плиты барельефом выступало округлое лицо с пухлыми губами, толстым приплюснутым носом и закрытыми миндалевидными глазами. На широком лбу, под головным убором, напоминающим округлый шлем, виднелся черный знак – нечто вроде цветка с четырьмя лепестками. Торнссон не мог похвастаться знанием истории религий, это была отнюдь не его стихия. Он несравненно лучше разбирался в летательных аппаратах. Но такой цветок был ему знаком еще со школьного детства. Напарник по разным уличным проказам мексиканец Капелька Мигель – это прозвище тот получил за удивительное умение просачиваться сквозь любую толпу – как-то раз объяснил ему, что четырехлепестковый цветок у древних майя был символом Кинич Какмоо, бога Солнца.
Возле ниши стояли в ряд невысокие широкоплечие люди в желтоватых одеяниях, похожих на плащи. Отсюда, с края чаши, Торнссон видел только их спины и затылки с длинными черными волосами, стянутыми в пучок. Светлые головные уборы были подобны тюрбанам, причем только у одного из этого десятка над тюрбаном вздымались плюмажем три зеленых птичьих пера.
Да, это явно был какой-то религиозный ритуал, связанный с круглолицым божеством. Богом Солнца, если верить Капельке Мигелю.
Жрецы продолжали петь, а крайний справа через каждые три или четыре секунды наносил удар короткой палкой с шарообразным утолщением на конце по большому
«Открылся переход…» – вновь прозвучали в голове Свена слова Батлера.
И этот ритуал, и вся окружающая обстановка подсказывали Торнссону, что переход открылся не просто на Землю. Переход, кажется, открылся в прошлое…
Сердце его сжалось, – но только на мгновение. Не время было погружаться в переживания, убиваться, рвать на себе от отчаяния комбинезон и посыпать голову пеплом от ритуального костра в честь солнечного бога. Нужно было принимать решение и претворять его в жизнь.
Продолжая лежать на кромке чаши, Торнссон быстро прикинул в уме два варианта своих дальнейших действий. Можно было применить вариант «разведчик». То есть вернуться на дно чаши, подождать, пока жрецы закончат ритуал и покинут храм, а потом тоже выбраться из этого зала. И, стараясь оставаться незамеченным, изучить обстановку. А можно было действовать по варианту «контакт» – не откладывая дело в долгий ящик, подойти к этим аборигенам, поздороваться и потребовать номер в местном отеле и аудиенцию у мэра.
«Чему быть, того не миновать, – решил пилот в стиле фаталистов. – Во всяком случае, плакать обо мне некому».
И мать, и отец его погибли в автомобильной катастрофе десять лет назад. Других родственников – если они и были – он не знал. А с последней из своих многочисленных подружек, Лу Хольц, разругался за несколько дней до начала предполетной подготовки и новой обзавестись так и не успел.
Стараясь не потерять равновесие на ободке чаши, Свен выпрямился во весь свой немалый рост. Вернул фонарь на грудь и включил, направив на золотой барельеф. Лик божества засиял, изумленные жрецы резко прервали пение. И в наступившей тишине раскатился по храму громовой голос пилота:
– Мир вашему дому! Я, Свен Торнссон, приветствую вас!
Шеренга качнулась – и через мгновение на возвышающегося над чашей астронавта смотрели все десять жрецов. Торнссон провел лучом фонаря по их лицам. Лица были похожи на медные маски, окаймленные прямыми черными волосами. Покатые лбы, внушительных размеров носы, характерный для индейцев разрез глаз. Ноздри жрецов украшали зеленые кругляши. Возможно, это был нефрит. Из уголков губ жрецов тянулись вниз нити, на которых серебрились небольшие диски и ромбовидные пластины. На шеях отсвечивали зеленью ожерелья из нескольких рядов трубчатых бусин. А у жреца с перьями нефритовая пластинка свисала и с кончика орлиного носа.
Пилот повернул фонарь в сторону и громоподобно повторил:
– Я, Свен Торнссон, приветствую вас!
В глубине души он надеялся, что после этих его слов жрецы незамедлительно падут ниц, как в фильмах. Собственно, свое краткое выступление он и скопировал с какого-то видео. Но ничего подобного не произошло. Оцепенение служителей культа продолжалось с полминуты, не более, потом они зашевелились, принялись оживленно переговариваться – и наконец медленно и осторожно начали приближаться к чаше. Их плащи колыхались, открывая ступни, и оказалось, что на ногах жрецов нечто вроде плетеных сандалий, а на лодыжках переливаются зеленью и серебром узкие браслеты в три-четыре ряда. Впереди шел коренастый пожилой индеец с изумрудными птичьими перьями на голове. Кривой шрам от виска до верхней губы пересекал его смуглое лицо с темными глазами и редкими черными волосками на подбородке. Чуть сзади и сбоку, как ведомый в паре самолетов-истребителей, сопровождал его жрец с колотушкой, а дальше неровной шеренгой двигались остальные.