Тайны Древнего Лика
Шрифт:
Медсестра продолжала сверлить его взглядом, и ее черные зрачки были похожи на два револьверных дула. Потом оба дула переместились на стоявшего сбоку, в двух шагах от Батлера, Доусона, и вновь взяли Алекса на прицел.
– Кажется, я знаю, о ком вы. Только сомневаюсь, что вам удастся поговорить с миссис Стоун.
– А… что с ней?
Медсестра поднесла руку к виску и слегка пошевелила короткими пальцами:
– Проблемы с головой. Очень серьезные… и безнадежные. – В ее выпуклых, похожих на теннисные мячи глазах засветилось любопытство. – А кто вам о ней сказал? Она тут уже лет сто или двести, и никто никогда ее не проведывал.
– Одна знакомая сюда приходила, – не стал уклоняться от ответа Алекс. – Точно не знаю, в чем там дело, но просила навестить, если буду, – он мельком взглянул на Доусона, – если будем в Чаттануге. Ну, вот… – Он поднял пакет повыше, чтобы медсестра увидела со своего вращающегося кресла. – Надеюсь, фрукты ей не противопоказаны?
– Сейчас вас проводят. – Медсестра щелкнула клавишей селектора. – Миссис Стоун в палате. Ее вывозят на прогулку, только позже.
– А что у нее с ногами?
Медсестра подняла голову от селектора:
– Доходилась. Кто-то из бывших медсестер рассказывал: ушла в город, незаметно, и ее машина сбила. Давно. Ну, не сто лет назад, а лет тридцать пять – сорок точно. Присядьте вон там, сейчас я провожатую вам найду.
Садиться Батлер не стал, а отошел к стене вестибюля, где рядком выстроились декоративные невысокие пальмы в больших зеленых, под цвет настенной плитки, вазонах. Доусон, немного помедлив, тоже перебрался в этот зеленый уголок и, посмотрев на Алекса, сочувствующе спросил:
– Что, новая трансгрессия?
Батлер непонимающе поднял брови.
– Рецидив похмельного синдрома? – более ясно сформулировал Доусон. – Вы белы как флердоранж. Или как холодильник. Голова болит?
– Да вроде нет, – ответил Батлер, прислушиваясь к себе, – Пусть пока и не высший сорт, но во вполне приличном состоянии. Просто… Просто как-то не по себе… Волнение какое-то непонятное… – Он встрепенулся: – Слушайте, Пол, а вы не могли бы узнать, кто она? Ну, пошарить у нее в голове… Почему Фло вдруг вспомнила тогда, ни с того ни с сего?
– Пошарить-то можно, – помедлив, ответил Доусон. – Но если у нее там, – он, поднеся ладонь к голове, повторил жест медсестры, – то вряд ли что-то получится.
– Ничего не понимаю, – растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. – Сердце колотится как тогда, при старте…
– Вчерашнее продолжает играть, – пояснил Доусон. – Вы ведь в этом плане человек нетренированный.
…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула внутрь.
– Миссис Стоун, к вам гости.
Повернулась к Батлеру и Доусону:
– Проходите. – И, посторонившись, добавила: – Только вам ее не расшевелить.
Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.
Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати – клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах; подставка
И все-таки оцепеневший Алекс почти сразу узнал ее, разглядел знакомые черты – не обычным зрением, а каким-то иным, глубинным, что, наверное, до поры таится в каждом человеке. Он разглядел знакомые черты, и это опять было как удар током, а за ним тут же последовал еще один удар: он понял, почему не давало ему покоя лицо Пола Доусона.
И едва он это понял, как Доусон издал странный звук у него за спиной – словно, задохнувшись, со стоном втянул в себя воздух. Почти одновременно с этим женщина приподняла голову над подушками и всем телом подалась к краю кровати.
– Алекс… Наконец-то… – Ее ломкий голос казался последним шорохом опавших листьев.
Она перевела гаснущий взгляд на Доусона:
– О-о…
Это было все, что ей удалось произнести. Она вновь откинулась на подушки и закрыла глаза, и губы ее слегка задрожали.
Все перемешалось в смятенной голове Батлера, а потом одна-единственная мысль заслонила собой все остальные:
«Это конец…»
Последнее дуновение стихло, и лицо той, что застыла на больничной кровати, превратилось в маску. В недолговечную маску.
«Вот могила твоей Юлалум…» – всплыла в памяти Батлера строка Эдгара По, которую когда-то произнесла Флоренс Рок в пустотах Марсианского Сфинкса.
– Боже, она умерла… – услышал он срывающийся голос Пола Доусона. – Мама…
И опять из общей сумятицы Алексу удалось выделить другую мысль, и зацепиться за нее, и мысль эта казалась невероятной, фантастической, ошеломляющей, она нестерпимым огнем пылала в сознании: все эти годы Флоренс Рок провела в одном городе со своей матерью, со своей дочкой… и с самой собой… Она существовала в двух ипостасях…
А теперь ушла. Навсегда. В какую-то другую, небесную, Чаттанугу.
…So Chattanooga Choo-Choo
Won't you choo-choo me home…
Замолчал оркестр Гленна Миллера – и песня оборвалась.
Батлер не помнил, как вышел из палаты, и куда подевался Доусон. Дверь в палату была распахнута настежь, и мимо него ходили какие-то люди в светло-зеленом, и доносились из палаты чьи-то голоса.
Спустя то ли минуту, то ли час он обнаружил, что стоит в коридоре, всей спиной опираясь о стену, не дававшую ему упасть, а неподалеку от него Пол Доусон с потерянным видом слушает невысокого лысого старца в явно дорогом сером костюме, опиравшегося на черную, полированную, коллекционного вида трость. Поймав взгляд Алекса, Доусон собрался что-то сказать, но в этот момент из палаты с тихим шелестом выехала каталка. То, что лежало на ней, было прикрыто одеялом цвета кофе с молоком. Хмурый санитар скользнул по лицу Батлера равнодушными глазами и повез свою поклажу по коридору, мимо посторонившегося Доусона – и тот вдруг побледнел еще больше.