Тайны гениев
Шрифт:
Я могу только представить себе сколько шишек полетит в мою бедную голову после этой главы.
Но я действительно не знаю других путей.
После невиданного в истории человечества разрушения генофонда,
после разрушения святая святых – дворянских корней нации,
после вырывания корней русской интеллигенции, миллионы лучших представителей русского народа (в том числе возможных партнеров прекрасных русских женщин) можно и сегодня найти в виде трупов и костей в районе вечной мерзлоты.
Если кто-нибудь назовет меня сумасшедшим, а мои рассуждения –
Но помните: промедление смерти подобно!
Ибо ни в одной другой цивилизованной стране мира проблема геноцида и, как одно из многих его следствий, непартнерства столь остро не стоит.
P.S. Мне осталось лишь выполнить свое обещание и вернуться к объяснению того факта, что часть писем, полученных мною от одиноких женщин, были признаниями в любви.
Каждый раз, когда я выхожу на сцену к своим слушателям, то испытываю ни с чем не сравнимое чувство любви. Оно настолько грандиозно!
И я знаю, что на Земле нет другой равновеликой энергии для контакта между людьми.
Это чувство помогает раскрыть человеческие сердца навстречу Высокой музыке и поэзии. Не испытывая этого состояния, я не смог бы выступать, не смог бы быть искренним.
Но поскольку любовное общение (не путать с сексуальным) одинаково сильно вне зависимости от того, как много людей в нем участвуют, то некоторые из сидящих в зале одиноких женщин воспринимают эти встречи личностно. То есть из подсознания в сознание переходит идея о том, что стоящий на сцене, говорящий, читающий стихи, играющий музыку мужчина – ее партнер. И что долгожданная встреча произошла. Что наступает время для следующей стадии – любовная переписка.
Здесь у меня всегда существовала очень серьезная проблема: ответить – значит затеять переписку.
Не ответить – значит разочаровать, лишить того ощущения любви, которая на самом деле – не любовь к конкретному мужчине, а форма проявления любви к искусству, принявшей облик того, кто оказался первооткрывателем.
Глава 3. “Часы без механизма”
Артур Шопенгауэр говорит, что искусство подлинное доступно только избранным, ибо “обыкновенный человек, этот фабричный товар природы, который она ежедневно порождает тысячами и тысячами, совершенно не способен к подлинно незаинтересованному созерцанию”. Что имеет здесь в виду этот, безусловно, один из самых глубоких мыслителей последних столетий? Он просто-напросто декларирует тот очевидный факт, который можно легко проследить в жизни: подлинная культура действительно принадлежит немногим. Можно прийти в какую угодно аудиторию, можно останавливать любых прохожих на улицах в разных странах, задавать множество вопросов по специально разработанным анкетам.
Результат будет всегда одинаков в процентном отношении: число людей, глубоко погруженных в музыку, поэзию, литературу, изобразительное искусство, окажется настолько малым, что мы будем вынуждены согласиться с Шопенгауэром.
Можно вспомнить и нашего выдающегося современника – испанского философа Хосе Ортегу-и-Гассета, который пошел еще дальше, пытаясь найти пути спасения великого искусства от толпы, которая по сути угрожает самому существованию искусства.
Ведь человек способен проявлять агрессивность по отношению
Представьте себе, что у вас в доме есть одна особая ценность – часы работы великого мастера. Наступил момент, когда ваш прелестный ребенок потребовал дать ему часы в качестве игрушки. Вы не можете выполнить требование вашего дражайшего чада, ибо вы прекрасно отдаете себе отчет в том, что малыш сделает со старинными часами. Первое, что вы хотите сделать, – это поставить часы очень высоко, чтобы ребенок их не достал.
Хорошо!
Хорошо для часов, но плохо для ребенка. Ибо малыш будет плакать ровно столько, сколько он видит часы. Есть другой вариант: спрятать часы, а внимание ребенка отвлечь какой-нибудь соковыжималкой. Пусть ломает – не жалко. Хорошо!
Для ребенка! Но не для вас и не для часов. Ибо часов нет. Они не показывают время и не радуют глаз совершенством форм.
Есть третий (и единственно возможный) вариант: оставьте часы на месте, но перед этим пригласите мастера, который за небольшую сумму сделает вам точную копию часов.
Поставьте игрушку рядом с настоящими часами и скажите ребенку, что теперь у него есть точно такие же часы. И ребенок, схватив игрушку, оставит настоящие часы в покое. То же самое нужно сделать с искусством. Не нужно ставить его высоко. Не нужно прятать. Нужно только подменить.
Эту теорию Хосе Ортега-и-Гассет назвал “теорией часов без механизма”.
Срочное создание таких форм и видов искусства, которые, будут поверхностно похожими на культуру, на искусство. В них не должно быть только одного – механизма, без которого эти формы смогут выполнять лишь функцию подделки, игрушки. Подделки эти и следует бросить толпе, подменив ею подлинное, прекрасное, но, увы, недоступное массам искусство.
Легко было бы рассердиться на философа и, обругав его последними словами, забыть о его существовании. Но попробуем на мгновенье принять его позицию и порассуждать на эту тему. А вдруг в этом что-нибудь да есть?
(Здесь идут мои собственные рассуждения.)
Если раньше
великая музыка звучала в салонах у тех, кто ее понимал;
картины великих художников висели в домах тех, кто способен был ими наслаждаться;
уделом поэзии было – приносить наслаждение читающей элите,
то теперь происходят процессы, которые станут разрушительными для искусства, для культуры, а следовательно, для всей человеческой цивилизации.
А именно:
толпа получила формальный доступ к музыке, которая вызывает у нее только зевательный рефлекс (ибо под сонаты и симфонии нельзя танцевать),
к картинам художников, которые будут оцениваться потребителями лишь в соответствии со степенью съедобности изображенных на холсте продуктов (гастрономический эффект),
сходства изображенных на холсте деревьев и людей с “настоящими” (фотографический эффект),
к романам, в которых будет раздражать отсутствие бросовой скандально-сексуальной интриги или полезной для употребления нехитрой морали (отсутствие Голливудского эффекта),
к стихам, которые, если не дают полезных советов для непосредственного выживания, будут восприниматься как бессмысленный набор слов (ибо слово в осознании толпы может быть лишь обозначением конкретного предмета или доступного немедленному пониманию действия).