Тайны гор, которых не было на карте...
Шрифт:
— Это, Манька, вандализм! — стыдил ее Дьявол, — Береги свою историю, пусть и не умеющую объяснить человеку, кто хорошо рисует, кто плохо, и по какой причине! — Дьявол зачеркивал "а" в слове "была", надписывал сверху "и" и добавлял "Дьявол и Борзеевич", — Любить надо все, что связано с человеком и его прошлым! — поучал он ее, щелкая по носу или по затылку щелбанами. — А прошлым стает все, что есть сейчас. Вот отошла ты, а "здесь были мы!" — уже в прошлом! И так столетие за столетием…
Манька ошибки свои исправляла и в следующий раз, если находилось время, уже писала: "Здесь
Чаще попадались такие места, которые Борзеевичу объяснить ничего не стоило. Но были, которые становились для него несомненным открытием.
Глава 8. То, чего не могло быть, но было…
На пятой горе произошло нечто, отчего и Манька и Борзеевич разинули от изумления рот, рассматривая город, который стоял на самой его вершине.
Город раскинулся во все стороны. Будто волшебством был перенесен город на вершину горы — молчаливый, грозный, как призрак на своей панихиде. Он был каким-то ненастоящим, призрачным, скрывая скалы и вершину, но чувствовалось, что город все еще жив. Люди выглядели по-другому, не как в современное время, наверное, когда-то были красивыми, если подкормить и нарумянить, но сейчас их лица были изуродованы темными кругами вокруг глаз и мукой, начертанной на их челе. Все они выглядели больными и страшненькими — скелеты, обтянутые кожей. Казалось, что каждое тело приковано к своему месту — никто не гнался за пришельцами. Жители, мимо которых Манька и Борзеевич проходили, то и дело пытались ухватить их за подол. Но, видимо, они для жителей города тоже были призрачными: плотные пространственные тени врывались в плоть и, не найдя ничего для себя, отступали, не причинив им вреда, оставаясь лежать в той же позе, в какой их замечали. Но цепей или веревок на них не было. Немногие из них умирали на улице, повалившись наземь. Кто-то корчился в агонии, кто оставался в доме, то за столом, то в постели, кто-то стоял у двери, будто открывал дверь гостю. Но гостей тоже не было видно.
Картины, виденные в Аду, так напоминали сие место, что теперь уж Борзеевич представил Ад так точно, что мог бы утверждать, что побывал там.
Удивляя своей живучестью, город был таким древним, которому, наверное, были тысячи и тысячи лет. Все записи на стенах и на вывесках были сделаны странными знаками, не то иероглифами, не то рунами, но сколько бы Борзеевич тупо не пялился на надписи, он не увидел сходства ни с одним знакомым ему алфавитом, в которых он считал себя абсолютным профи. Борзеевич заглядывал внутрь, изучая помещения, и выходил наружу, снова рассматривал надписи, слюнявил карандаш и пытался скопировать знаки в блокнот, который всюду таскал с собой и берег пуще глаза.
— Вот здесь должно быть написано "булочная", — решительно заявлял он, просчитывая количество знаков.
Манька тоже заглядывала внутрь, и с сомнением качала головой.
— Или "столовая", или "кафе", или "трактир", или… название какое-нибудь… "Червяки на затравку"…
— Тогда, — не соглашался Борзеевич уступить, —
— Ночь пришла и уйдет, — сердился Дьявол. — К чему изучать мертвый язык? Он мертв, и все что вело его к гибели, делали люди, которые говорили на мертвом языке.
— Ну, не такие уж они мертвые, — возмущенно раздражалась Манька, обходя старца с пробитой головой. — Что-то да здесь было! И этот ранен, и этот…
От города исходило что-то нехорошее. Манька так же чувствовала эманации в избе, когда та была страшно больная. Но там она чувствовала боль и надежду, а здесь эманации подавляли и вызывали страх. Волосы вставали дыбом от вида мрачного умирающего города. Даже дышалось тяжело — воздух в этом месте удивлял своей спертостью, словно город стоял не на горе, где дули безумствующие ветра, а в каком-то другом месте. И солнечный день становился тьмой, где город врастал в камни — в городе царила ночь. Пересекая его, они словно бы погрузились под воду.
То тут, то там в общей картине имелись некоторые пробелы — места, где вообще не было домов. В таком месте и Манька, и Борзеевич понимали, что все, что тут есть, им только чудится, а на самом деле они все еще идут по горе, и там, за пределами мрака, все еще день.
— Манька, нам здорово повезло! Мы идем по Проклятому городу! — Борзеевич вдруг остановился, к чему-то прислушиваясь.
Он мгновенно вспотел, потирая виски, раскраснелся, разволновался, будто только что получил крупную премию. Манька перевела взгляд на Дьявола, который снисходительно поглядывал на Борзеевича сверху вниз.
— Что еще за Проклятый город? — спросила она, недоверчиво озираясь.
— Можно услышать… — с рассеянным, туманным взглядом невнятно пробормотал Борзеевич, как будто сошел с ума. — Проклятый… там стонут тени, перекрывая голос ветра, и ночь не опрокинется с утра… О, время!
— Мне кто-нибудь что-нибудь может объяснить?! — раздраженно, нарочито громким голосом спросила Манька, словно хотела отпугнуть притаившегося за углом зверя. В прочем, так оно и было — голос она повысила, чтобы рассеять свой страх. Но голос утонул, и стало еще страшнее.
— Не мешай, — осадил ее Борзеевич, как-то странно озираясь, будто тоже ждал, что зверь вот-вот выпрыгнет. — Манька, если мы отсюда не выберемся, мы тут навечно останемся! Сведения скудные, но доподлинно известно, что самые страшные колдуны отправляли в такой город людей, избавляясь от них. И никто не знает, что с ним здесь происходило. Лишь однажды вернулся некто, по имени то ли Алладин, то ли Нидалла… Может, были еще, но в моей голове заархивирован только этот случай. Очень богат стал. Историческая хроника упоминает о некой чудесной лампе, в которой живет джин, исполняющий три желания…
— И что с ним стало потом? — не унималась Манька.
— В общем-то, ничего нового. Некая мадам, вызнав секрет лампы, выкрала ее, убедив своего любовника первым желанием отправить мужа-героя обратно… История бы забылась, но тот человек оставил подробные описания проклятого города и о его несметных сокровищах, среди которых обрисовал занятные вещицы. Некоторые из них порой появлялись в том или ином месте и исчезали так же внезапно…
— Их сто раз уже растащили, — успокоила его Манька. — Если описал, то обязательно растащили бы…