Тайны Инков
Шрифт:
Испанские захватчики понимали слово пачав значении «мир» (mundo)или «земля» (tierra).Наиболее поверхностное описание понимания слова мирпоказывает, что этот термин имеет расплывчатое значение. В «Американском словаре Херитидж» английское слово миробладает шестнадцатью разными определениями. Оно может означать планету Земля; Вселенную; определенную естественную среду, такую как «мир моря»; исторический период, вроде «Елизаветинского мира»; особую сферу, такой как «мир литературы»; средства к существованию, типа «мир бокса»; человечество в целом, как, в «мировом мнении»; и так далее. Важно поэтому отметить, что в авторитетном словаре кечуа Гонсалеса Ольгина (1608)
В то время как в западной мысли смысл слова мирпередавался столь эластично, что мог означать некую «разновидность», приобретающую значение только посредством ближайшего прилагательного, кечуанское слово пачаозначает одну, и только одну, вещь: одновременно место и время. Если я сообщаю вам, что встречусь с вами в той же самой пачазавтра, то уже из контекста нашего диалога вытекает, говорим ли мы о том же самом месте, том же самом времени или о том и другом сразу. В андском мышлении «это место» сегодня не есть то же самое «место» завтра. Пространство определяется временем, а особенности пространства составляют основу, из которой возникает время.
В английском языке мало слов, обращающихся непосредственно к тому объему человеческого опыта, называемому бытием, который можно определить как просто то, что можно ассимилировать и вынести. «Мир», в котором живем мы, современные люди, является калейдоскопичным, фрагментированным, продуктом изменчивых состояний. Мы принимаем факты, как они происходят, культивируем качество экзистенциального щегольства перед лицом будущих потрясений. Мы думаем о современной жизни так или иначе как об остром лезвии пока еще не состоявшегося будущего и живем соответствующей жизнью: в забытьи, в отчаянии, в раздражении, блуждающим огоньком.
Напротив, кечуанское слово «мир» — пача— в силу чисто лингвистических правил требует, чтобы его жители вели себя, не уклоняясь от груза истории. Поступать иначе — значит хвататься за призрачную эластичность пространства-времени, отказываться от идентичности, забывать прошлое и не оправдывать страданий и трудов тех, которые ушли прежде. Не случайно детям кечуа с четырех- или пятилетнего возраста всякий раз, когда они отправляются из дому, дают нести ношу — узелок с провизией или несколькими вещами. Эта физическая ноша, которую эти дети обязаны взваливать на плечо, предвещает более тяжкий груз культуры, какой они однажды понесут. И так как эта культурная «поклажа» в целом — язык, одежда, обычаи, мифы — есть основное средство достижения будущего в течение жизни, то каждый истинный человек несет это бремя с гордостью. Местным названием для языка кечуа является руна сими,«язык людей».
Чтобы понять слово пача,надо, следовательно, понять вечный груз непостоянства, мифическую размерность всего настоящего, крайнюю мучительность жизни, боль утраты и цену стойкости. Кечуанский термин пача,понимаемый нами в своем мифическом смысле «мира-века», является неизменной основой андской мифологии и культуры. Тем самым андская культура содержит в себе не что иное, как способность ощущения того, что она служит организующей сферой для памяти. Миф сначала ощущается, а затем уже понимается.
Точками притяжения, вокруг которых сосредоточены андские мифы, являются события, называемые пачакути.Глагол кутийозначает «опрокидывать» или «низвергать». Пачакути —это название, данное тысячелетнему периоду, в течение которого погибает один «мир» и начинается следующий. Оно означает буквально «опрокидывание пространства-времени» [5] . Во времена испанской конкисты существовали особые термины для разных способов разрушения: лъок-лауну пачакути,или «опрокидывание пространства-времени наводнением», нина пачакути— то же самое огнем и так далее. Эта терминология ставит понятие пачакутинепосредственно в рамки различных
5
В полной мере величие этой терминологии не было утрачено при первом действительно историческом инкском царе Тупаке Инке Юпанки, который принял это слово в качестве своего имени. Известный с тех пор как Пачакути Инка — «опрокидыватель пространства-времени» — этот царь-воин обернул свое человеческое имя мантией андско-го мифологического наследия и приступил к завоеванию известного мира.
Андские источники проясняют, что пачакутибыли крайне редкими событиями, потому что сами Века продолжались в течение весьма длительного периода. Гуаман Пома, например, назначает Векам такие числовые значения, из которых самый короткий период составляет восемь сотен лет, а самый длинный — намного более тысячи. Пачакути Ямки упоминает, что «огромное число лет прошло» («muchissimos amos passaron»)в течение века войны. И теперь в обращении к мифам о ламах и потопе и в исследовании вопроса о лисьем хвосте мы подходим к мифическому описанию того потопа, который разрушил весь мир.
Авторитет современной учености внушает веру в то, что терминология мифов о периодических созданиях и разрушениях «мира в пространстве-времени», будь то греческой, скандинавской или местной американской традиций, представляет собою что-то вроде смутного «мифопоэтического» видения прошлого, созданного первобытным воображением взамен летописей. Идея о том, что язык и вся структура таких рассказов сами являют собою летопись, никак не вмещается в современное воображение. Хотя, согласно преобладающему представлению, такая мифическая терминология не имеет ничего общего с астрономией, а тем более с историей, здравый рассудок подсказывает иное.
Оба андских мифа, пересказанных в главе 1, описывают льоклауну пачакути,«низвержение пространства-времени наводнением», то есть событие, знаменующее окончание длинного, длинного века и начало следующего. В вопросах хронометрии человечество — как в случае с пако— всегда обращало свой пристальный взгляд к небесам, откуда приходят все измерения времени.
Эти мифы отдавали свою информацию отнюдь не легко. После двух лет работы в магистратуре, включая этноастрономическое полевое исследование в Перу и Боливии, написания магистерской диссертации на тему «Кечуанские названия звезд» и восемнадцати дополнительных месяцев исследования, я достиг не очень-то многого. Фактически я увяз. Я не мог понять эти мифы. Но я также не мог обойти их. Они стали для меня лакмусовым тестом, барьером, источником разочарования и надежды, ибо, если какие-либо мифы из доколумбовых Анд проясняли, что развивалась астрономия, так это были именно эти мифы.
Взять, например, слова информанта в версии Молины: «Наконец заботившийся о них [ламах] пастух спросил, что их беспокоило, и они сказали, что сочетание звезд указывало на то, что мир будет разрушен водой». Сам этот миф устанавливает связь между пространством и временем, увязывая неизбежное льоклауну пачакути,то есть уничтожающий мир потоп, с «сочетанием звезд». Молина, конечно, был свободен от тенденциозного изложения («Если б они умели пользоваться письменностью, то не были бы столь глупы и слепы»), но этот любопытный отрывок, понимаемый как продукт каких угодно, только не глупых умов, показался мне лишь наиболее очевидным из ряда элементов в обеих версиях, которые весь вопрос о неизбежном пачакутиотносят непосредственно к андским небесам.