Тайны Кипеллена. Дело о запертых кошмарах
Шрифт:
Задумчивый Казик метнулся к шкафу и достал длинную колбу с порозовевшей водой.
– Вроде готово!
– Тащи! – вздохнул я.
Кто бы знал, как мне не хочется нырять в ту злосчастную ночь, когда убили щеголя.
Получив «настойку» на окровавленных песчинках, я едва глянул на мутную воду и скомандовал:
– Отойдите!
Мои «мальчики на побегушках» послушно шарахнулись в дальний конец кабинета, поближе к двери. Они давно привыкли, что во время действия припоя от меня может и заклятье невзначай прилететь. Инстинкты боевого мага далеко не всегда уживаются с воспоминаниями жертв. А поскольку в такие моменты я уже не совсем я,
Скривившись, я громко выдохнул и запрокинул колбу, отпив ровно половину. Всегда надо оставлять часть «настойки», чтобы в случае чего, нырнуть в прошлое еще раз.
– Подпиши! – прошептал я, и рука безвольно стукнулась об стол.
Тело словно перестало существовать, а мою несчастную душу бросило сквозь время…
Из темноты разнёсся женский смех. Каждый звук отдавался оглушительным эхом так, что хотелось зажать уши. Вот только руки мне не подчинялись. Перед глазами мигали тусклые фонари. В луже отражался тёмный фасад дома с пустыми цветочными горшками под окнами. Кривая, изъеденная ржавчиной труба, тянулась вдоль стены и загибалась в канаву. В световых пятнах промелькнула брусчатка. Её перекрыл рукав дорого камзола. Улица расплывалась, растворяясь в ночном сумраке, а мысли суетливо сбивались в кучу.
– «Снова проигрался… Куць побери их всех… Ничего, завтра пан Трацкий оплатит свой заказ и отыграюсь… О… прекрасная панна… Похоже тот стакан шапры был лишним. Ты мне снишься? Не снишься-а… – касание мертвенно холодных губ не отрезвляет, а распаляет ещё больше. – Как там сказал этот зануда Гжесь Ремиц? Не везет в игре, повезет в любви? О да… Как затащить в особняк… она такая шалунья и вроде не против… или играет… спросить напрямую… на бархатную розу не похожа… что, если сбежит».
Я потерялся в беспорядочном потоке пьяных раздумий. Мне самому уже казалось, что фривольная девица должна согласиться. Вот только бы увидеть её лицо. И, как на зло, фонарь возле дома покойного Любомира Дражко погас. Я… Он… Мы начали поворачиваться. Вуаль на шляпке, щекотавшая лицо незадачливого любовника колыхнулась. Глаза в её тени вспыхнули, и раздался отчетливый треск ткани. Платье брызнуло в стороны оборками и бантами, а в тусклом свете фонаря блеснули когти. Он… Я… Мы закрылись руками… От боли перехватило дыхание, но крик всё же вырвался наружу и чужими, незнакомыми нотами отскочил от стен домов. Трещали кости, булькала, выплёскиваясь через горло кровь… Мы вопили, но нас продолжали неистово терзать, рвать на части, драть, кусать… Внутренности горели огнём и чем слабее становился жар, тем быстрее мы угасали…
– Кто здесь? – завопили издалека.
Когти вырвались из нашего тела, и давящая тень метнулась в сторону…
– Пан Вильк! Пан Вильк?!
Я оторвался от стола, с ужасом схватившись за грудь. Боль ещё металась внутри, не веря, что всё случившееся произошло не со мной. Она упорно твердила, что меня убили: жестоко, страшно, мучительно, но я упрямо качал головой. Нет! Тот щеголь лежит в холодной, накрытый холщовым мешком, а я Бальтазар Вильк, маг-припой Ночной стражи. Ненавижу работать с кровью! Слишком сильная связь и глубокое погружение. Лишь Пресветлым известно, как до сих пор не свихнулся. Мой дар, моё проклятье, мой недуг только что забросил меня в болезненную пучину чужой памяти, но позволил выбраться и узнать очень важную деталь.
– Она не насытилась, – прохрипел я, всё еще глотая воздух, – поэтому выйдет на охоту не через два-три дня как раньше, а быстрее. Тварь
Я задыхался, продолжая массировать грудь, боялся, что, если отпущу, под рубахой тут же появятся страшные раны.
– Сейчас осень, балы, почитай, каждый день проходят, – сообщил Казик.
– А чего она, только благородных, что ли, жрет? – спросил Марек, почёсывая рыжую голову. – Может, вчера в Портовом квартале кого пошамала да залегла?
Я облизал губы.
– Она не обычный упырь. Пьянью подзаборной, да голью перекатной словно брезгует…
– Гурманша что ли?
Я отмахнулся. Её наклонности меня беспокоили меньше всего. Она играла с нами, оставляя на улицах растерзанные тела, работала под обычную тупую нежить. Но жертвы, жертвы говорили сами за себя. Эта когтистая дрянь отлично знала, кого она убивает, словно кто-то указывал ей. Сейчас главное остановить тварь, а кукловодом, если он действительно есть, можно заняться позже. Ведь может статься, что тварь и хозяин – одно целое.
– Срочно список всех балов и увеселений на ближайшие десять дней, – жестко бросил я. – Казик, займись.
Одышка уже прошла, но её место заняла дикая жажда. Рот пересох. Еще немного, и потрескаются губы.
– Пан Вильк, сегодня у Ночвицких званный вечер.
Я повернулся к нему, уставившись в глаза.
– Так чего мы тут сидим?
Из рассказа Аланы де Керси,
младшего книгопродавца книжной лавки «У Моста»
До дома долетела, как снаряд, выпущенный из пращи, так и не попрощавшись толком с Румпелем, который высунулся из-под моста с воплем:
– А глинтвейн?!
Но я уже неслась по улице прочь, скороговоркой бормоча на ходу: «Холодно-холодно-холодно-о-о-о!!!».
Ветер к вечеру заметно усилился и стал жутко холодным, а в соприкосновении с промокшей юбкой так и вовсе давал неземной эффект ускорения. Темный осенний вечер набросил на город холодный покров, не оставив о прекрасном солнечном деньке ничего кроме воспоминаний. Фонарщики ездили по улицам на помеси стремянки с колесницей и зажигали фонари. А палые листья, попадавшие в пятна света, казались отлитыми из меди и золота.
Ввалившись в дом и наскоро поздоровавшись с хозяйкой, что-то колдовавшей на кухне, я стремительно кинулась к лестнице на занимаемый мною второй этаж, более всего желая переодеться и согреться. Окрик хозяйки настиг меня уже на середине лестницы.
– Алана! – кругленькая, морщинистая, словно печеное яблоко, пани Флося оторвалась от плиты и, подхватив со стола какую-то коробку, догнала меня.
– Что это? – я с подозрением воззрилась на свой любимый шоколад.
– Кто-то оставил на перилах у двери, – доверительно сообщила хозяйка, – на карточке написано, что для тебя.
Я озадачено приняла коробку из рук старухи и вперилась в карточку: «Панне Алане. Прекрасная работа. Б. В.»
– У-у-у… – наверное, в этот момент мое лицо настолько утратило человеческие черты, перекосившись в приступе бессильной ярости, что хозяйка шарахнулась от меня обратно к плите.
А мне неимоверно захотелось запустить злополучную коробку в стену.
– Этот паршивец, этот гаденыш, этот… этот… У-у-у, ненавижу! Как он посмел! Прекрасная работа, конечно! Других не делаем! – я замолчала одолеваемая страшной мыслью, что Вильк узнал меня и теперь мстит за покалеченную ногу и перекроенную карьеру.