Тайны льда
Шрифт:
– Ладно, ещё поглядим…
8
Сани просто загляденье. Блестят лаком, подпорки гладкие, без сколов, полозья ладные, подушки вычищенные, вышитые, покрывало медвежьего меха, молью не побитое. Лошадка впряжена коренастая, сытая, ладная, бока в серых яблочках, хомут серебряным колокольчиком украшен. Сразу видно: должный уход.
В послеобеденный час сани стояли готовые к выезду. В своём дворе дома на Малой Бронной, где конюшня. Лошадь
Горничная, замотанная накрест шерстяным платком, распахнула дверь чёрных сеней и выпустила барышню в лисьем полушубке и меховой шапочке «пирожком» с вуалеткой. Она пробежала до саней, хозяйски устроилась на подушках и укрылась покрывалом, натянув его до самой муфты, в которой спрятала ручки в шерстяных перчатках. Возница оборотился.
– Ну и куда нынче изволишь, душа моя? – спросил он с добродушной строгостью.
– Дядя Миша, ты же знаешь! – ответила она с невинной улыбкой.
– Ох, достанется нам на орехи.
– Ничего, маменьке не до того нынче. Поехали, дядя Миша, поехали, миленький.
– Не терпится, значит… Ох, Надежда…
Дядя Миша хмыкнул для пущей важности, но во взгляде его было обожание, скрытое воротником полушубка.
Странные отношения между хозяйской дочерью и кучером, отношения, надо сказать, немыслимые, имели скучное объяснение. Молодым солдатом Михаил поступил денщиком к тогда ещё штабс-капитану Гостомыслову да так и дослужился с ним до генеральского денщика. Когда генерал ушёл в отставку, а затем покинул этот мир, Михаил остался в семье на правах незаменимого помощника.
Он занимался выездом, зимним и летним, убирал двор, колол дрова, топил печь, выполнял мелкий ремонт, носил тяжести и справлялся с домашними хлопотами. К тому же Михаил добровольно взял на себя роль няньки. Надежда выросла у него на руках. Не имея своих детей, Михаил отдал ей сердце. Наденька отвечала ему детской преданностью, которая не ослабла с годами. Между ними установилось общение на «ты», правда, когда не было посторонних глаз.
Мадам Гостомыслова отпускала Надю с кучером без малейших волнений. Знала, что Михаил в обиду не даст. Вот, например, вчера с Надеждой заговорил какой-то хлыщ и даже позволил делать сомнительные комплименты. Михаил спрыгнул с облучка, махнул кнутом и огрел наглеца по спине. Тот позорно сбежал, потеряв шапку.
Сани выехали на заснеженную улицу. Дядя Миша прекрасно знал слабость своей любимицы: Наденька обожала сладкое. Конфекты, печенья, пирожные, торты, тортики, сладкие пироги и даже варенье исчезали в изумительных количествах. Причём без последствий для фигуры. Сладкая экспедиция начиналась с посещения магазина «Сиу и Ко», затем наступал черёд магазина Елисеевых, а после – пара кондитерских и кофейных. Отовсюду Наденька выходила с кульками и коробочками. Непременно угощала дядю Мишу. Он терпеть не мог сладкого, но отказать «ребёнку» был не в силах. Жевал и нахваливал.
Привычным порядком
В тепле он задремал чуть дольше, чем следовало. Дядя Миша вздрогнул, огляделся. Наденьки в санях не было. Часов у него не имелось; судя по угасавшему свету зимнего дня, прошло больше часа. Вон лошадка озябла, подрагивает боками. Нехорошая мысль «Не случилось ли чего?» заставила слезть с нагретого места. Нехорошая мысль взялась потому, что показалось, будто за санями бежал кто-то от самого дома. Дядя Миша не оборачивался, но краем глаза отмечал. Теперь пожалел, что не разглядел, кто это был.
Зайти в магазин, где дамы выбирали сладости, в тулупе и шапке дядя Миша постеснялся. Пробовал разглядеть через витринное стекло, отражения улицы путали бликами.
Подхватив хлыст, дядя Миша шагнул к стеклянным дверям с резными завитушками. Створка распахнулась, вышла Наденька. Без кульков и коробочек. Дядя Миша заметил: глазки-то красные. Слова не молвив, Наденька залезла в сани, натянула покрывало. Сидела молча, уставившись на конский хвост. Видя, что дела творятся неладные, дядя Миша склонился к саням.
– Кто обидел? – спросил он со всей строгостью. Какие тут шутки.
– Ничего… Всё хорошо… Всё хорошо… – бормотала она, не подняв головы. И вдруг крикнула: – Чего стоим? Поехали отсюда! Поехали! Трогай!
Обижаться дядя Миша права не имел, видел: с Наденькой творится неладное. Залез на облучок:
– Куда прикажете, барышня?
И услышал:
– Дядя Миша…
Так жалобно, так горько, с такой тоской, чуть сердце не выпрыгнуло. Не мог больше характер показывать:
– Что приключилось, милая? Говори как есть.
Наденька не плакала. С детства плакать не умела. Только в глазах печаль, что словами не высказать.
– Ничего, дядя Миша… Ничего… Всё будет хорошо…
– Что ж хорошего, на тебе лица нет.
– Это так, замёрзла… Пройдёт…
– Не скрывайся, скажи, кто обидел. Он там прячется? – Дядя Миша мотнул головой на окна магазина.
– Вот ещё придумал. Там посетители, официанты.
– Тогда что?
– Просто плохое настроение.
– Ну как знаешь.
– Прости, прости меня, дядя Миша, славный, добрый, замечательный. Прости меня… – И она вцепилась зубками в край покрывала. Чего маленькой не позволяла себе.
– Куда теперь, к Елисеевым?
Она мотнула головкой, выпустив покрывало:
– Нет, не хочу, не хочу… Поехали на каток. Поехали…
– К Зоологическому саду? – удивился дядя Миша. – Ты не одета как должно, коньков нет. Давай домой вернёмся.
– Не хочу домой… Знаешь что, едем сейчас… Едем в Столешников переулок к дому Никифорова.
– Никак, в фотографический салон собралась?
– Да, к Фландену. Где мы всегда снимаемся.
– Так не причёсана, не одета. Чего ради так спешить? Да и матушка позволения не давала…