Тайны одного Парижского бульвара
Шрифт:
– Как хотите, – отвечает Элен. – В конце концов, это и меня начинает возбуждать. Способ, каким он отправил вам эти деньги...
– Да. Этот Гольди при жизни был таким же прямым, как змеевик в колонке ванной для подогрева воды. Что-то говорит мне, что на этом сюрпризы не кончатся.
– Кроме того, что касается убийцы, само собой разумеется.
– Это почему же, моя прелесть? Вы что, его знаете?
– Ну как же, разве у вас нет каких-нибудь мыслей насчет китайца?
– О, да! Даже несколько. Есть и большие, и маленькие. Но так же, как и мне, вам известно:
– Конечно, об этом вы и подумали, когда никто не ответил на наш звонок.
– Да, это мне показалось странным, что поделаешь – инстинкт. Но я не мог позволить себе взломать дверь и посмотреть, что там есть подозрительного. Однако ничто не запрещало мне провести небольшой опыт, надо было всего лишь потратиться на телефонный жетон.
– А теперь появился риск, что все это свалится вам на голову. Из-за расписки.
– Это верно, тогда я об этом не подумал. Но поскольку Гольди умер, так или иначе труп его был бы обнаружен, а вместе с ним и расписка. Поэтому немного раньше, немного позже... Ладно, увидим.
Я смотрю на часы.
– Подождем еще немного. А затем, если никто не объявится – ни убийца, ни легавый, ни Заваттер, – вернемся в то бистро. Там, небось, только и разговоров, что об этом убийстве. Может быть, мы что-нибудь и узнаем.
В кафе на улице Лафайет, как и предполагалось, смерть ювелира была дежурным блюдом, прямо торт с фирменным кремом. Тот парень, классический тип парижского зеваки, охотно повторяет каждому, кому охота его слушать, все, что он знает по этому делу. Так, я узнаю, что Гольди получил всего лишь удар по черепу, а не выстрел из револьвера и не ножевую рану; к тому же, и в этом нет уверенности, так как остальное доделало его больное сердце. Итак, я не очень ошибался относительно состояния его здоровья. Темные круги у него под глазами были не только результатом работы с цилиндрической лупой, которую он время от времени туда вставлял. Они свидетельствовали также о плохой работе сердца. И под действием сильного волнения сердце не выдержало.
– И что занятно, – сказал кто-то, – так это появление полицейских. Рассказывают, что он сам позвонил им.
Хорошо осведомленный парень с видимым презрением пожимает плечами:
– Это был убийца.
– А зачем убийца это сделал?
В ответ парень молчит и кривится. Он страдает, что ему нечего ответить на это, но более или менее с честью выходит из положения:
– А вот это – тайна, покрытая мраком.
Я прихожу ему на помощь:
– А кто жертва?
– Ювелир по бриллиантам.
– Ай-ай! И много у него свистнули?
– Я думаю, что еще ничего не известно.
– Вы знали этого человека?
На этот раз отвечает хозяин бистро:
– Он заходил сюда время от времени. Очень был спокойный человек. У меня лично такое впечатление, что вряд ли у него много грабанули, если вообще взяли что-нибудь. Он был ювелиром. Но ювелир
И добавляет:
– Трудяга, если вы понимаете, что я хочу сказать, – и повторяет: – Трудяга.
Это слово он услышал недавно и только-только узнал его значение. Сейчас он упивается им. Это хорошо известный феномен.
Мы выходим из бистро. Чтобы побольше узнать о бедах Омера Гольди, надо немного подождать. Я покупаю вечернюю газету, но там еще ничего нет. Однако, я уверен, что в "Крепюскюль" об этом будут говорить. Дело представляется слишком таинственным, чтобы им мог пренебречь мой приятель, известный журналист-универсал Марк Ковет.
Мы возвращаемся к себе в агентство как раз вовремя, чтобы снять трубку надрывающегося телефона:
– Алло?
– Это Роже.
– Да?
– Ваш китаец уселся в своем ресторане и, по-видимому, не собирается оттуда выходить. Я продолжаю наблюдать за ним и прослеживаю его передвижения, а это необходимо, не так ли?
– Право...
Трудно требовать от Заваттера быть на ногах двадцать четыре часа в сутки.
– Он мне кажется очень спокойным, этот парень, – продолжает мой помощник. – А в чем вы его можете упрекнуть?
– В том, что он кое-кого более или менее убил сегодня после полудня.
– Кроме шуток? Но ведь я его ни на минуту не выпускал из поля зрения.
– Может быть, это было до того, как вы приклеились к нему.
– Конечно. Во всяком случае, могу сказать, что в моем присутствии он никого не убил ни на Больших Бульварах, ни в магазине бюстгальтеров. Но он китаец, а у китайцев, возможно, есть какие-нибудь штуки, чтобы шлепнуть на расстоянии.
– Нет. Это белые нажимают на кнопку, а за тысячи километров какой-нибудь мандарин схлопочет по башке. Ладно, оставим легенды и вернемся к более земным делам. Расскажите-ка вы мне, что делал Чанг Пу с того момента, как вы начали ходить по его пятам?
– Он прогуливался. А погуляв, он зашел в шикарный магазин женского белья на бульваре Османн, почти на углу улицы Пелетье. Может быть, чтобы снять там мерку корсетного пояса. У этой Наташи в витрине выставлены такие пояса, что слюнки потекут.
– У этой... как вы сказали?
Мой голос несколько изменился.
– А-а! – ухмыльнулся Заваттер. – Это на вас тоже действует, да? Всего лишь при упоминании...
– Белье всегда на меня производит впечатление. Я обожаю зарываться в нейлон.
– А если бы вы еще все это увидели! Вы бы дошли до точки!
– И дойду, если вы мне не скажете, кто эта Наташа.
– О! Старина, да я даже не знаю, существует ли она. Это – название магазина. Может быть, это ничего и не значит. Вы же мне рассказывали однажды об одном бородаче, который написал книгу под заголовком "Являюсь ли я фатальной женщиной? " Эта Наташа, возможно, тоже какой-нибудь бородач.
– Я разузнаю об этом.
– Ах, вот вы какой! Я знал, что вы развратник, но не до такой степени. Ладно, вернемся к нашему китайцу... Что я должен с ним делать?