Тайны Парижа. Том 1
Шрифт:
Тильбюри полковника остановилось у решетки; тотчас же в нижнем этаже отворилась дверь, и на пороге появился слуга, поспешивший отпереть ворота. Тильбюри въехало во двор.
Слуга был старик высокого роста, с густыми седыми усами; по его военной выправке нетрудно было догадаться, что видишь перед собою старого служаку, обратившегося в привратника.
— Здравствуй, старичина Иов, — сказал полковник, на суровом и даже отчасти свирепом лице которого промелькнуло выражение добродушия.
— Ваш покорный слуга, господин полковник, — ответил старый
— Как здоровье мальчика? — спросил полковник, бросая вожжи Жану и соскакивая на землю.
Иов нахмурился.
— Плохо, — сказал он.
— Как плохо? — спросил полковник, бледнея. — Он болен?
— Телом — нет.
— Так что же?
Иов поднес указательный палец к сморщенному лбу.
— Болезнь здесь, а может быть, и тут, — и рука старика Иова опустилась со лба к сердцу.
— Черт возьми! — вскричал полковник. — Он влюблен? Ах, если несчастная, зажегшая искру в сердце моего мальчика, не излечит его… то ей придется иметь дело со мною.
Глава общества «Друзей шпаги» вошел в белый домик, прошел через мраморные сени и быстро поднялся по лестнице в первый этаж. Он толкнул дверь и остановился на пороге комнаты, которая вполне заслуживает подробного описания.
Это было нечто вроде рабочего кабинета или, вернее, курильной, стены которой были покрыты коврами, а четыре окна выходили в сад и во двор. Сказочная роскошь этой странной обстановки напоминала Восток: смирнские ковры, лакированная мебель, ящички из сандалового дерева и алоэ, расставленные на изящных подзеркальниках трюмо; экзотические растения, стоявшие у окон; диван посреди комнаты, обитый такою же материей, как и стены, картины лучших мастеров, трофеи охоты, оружие арабское, индийское и персидское обращали эту комнату в настоящую сокровищницу, о которой мог мечтать любой светский лев.
Полковник остановился на пороге и нежно взглянул на человека, полулежавшего на диване. Это был юноша лет девятнадцати или двадцати, белокурый, с грустными глазами, бледным нежным лицом и прозрачными, как воск, руками; он казался таким хрупким, что его легко можно было принять за переодетую молодую девушку. Когда полковник вошел, молодой человек, одетый в черный бархатный халат, полулежал — как мы уже сказали — на диване, устремив голубые глаза на рисунок ковра; он так замечтался, что даже не слышал шума отворившейся двери.
— Как он бледен! — прошептал полковник, сердце у которого тревожно забилось.
Он на цыпочках подошел и опустился на колени перед юношей; потом назвал его по имени и обнял его с материнской нежностью.
— Арман… — сказал он, придавая своему обыкновенно повелительному и грубому голосу выражение трогательной нежности.
Молодой человек вышел из задумчивости, и улыбка скользнула по его губам.
— Здравствуй, отец, — сказал он, — ты очень добр, что пришел навестить своего сына.
— Дорогое дитя, — сказал полковник, садясь рядом с молодым человеком, — я оставил тебя одного на некоторое время… прости меня… но у меня были дела… я уезжал…
— Ты
— Да, дитя мое.
— О, отчего ты не взял меня с собою! Полковник смутился.
— Это было невозможно, — сказал он.
— Я так люблю путешествовать, — грустно продолжал молодой человек. — О, как приятно подышать другим воздухом!
— Дитя мое, разве тебе не хорошо здесь?
— Да, я был счастлив.
— А теперь? — спросил полковник, голос которого задрожал от волнения.
— О, теперь, отец… теперь…
Арман вздохнул, и полковник увидал, как слезы блеснули в его голубых глазах.
— О, Господи! Что же с тобою случилось и кто тебя обидел? — вскричал он.
Слеза, блеснувшая на глазах молодого человека, скатилась и упала на руку полковника, который вскрикнул, точно она обожгла его. Он снова опустился на колени и с мольбою смотрел на юношу, взяв его маленькие руки в свои.
— Говори… расскажи мне, как ты страдаешь и кто тому причиной… ты еще не знаешь, что я могу сделать! Ты не знаешь, что отец твой задушит, как ядовитую змею, мужчину или женщину, которые заставили тебя плакать.
— Отец, — прошептал юноша, — в течение месяца я пережил тысячу терзаний; но со вчерашнего дня все во мне умерло…
— Рассказывай, дитя мое, рассказывай, молю тебя… — умолял растерявшийся полковник, целуя руки Армана.
— Слушай, отец, вот уже месяц я люблю женщину, люблю страстно, благоговейно, всей душой… я готов умереть за нее… Но она не любит меня.
— Она полюбит тебя!
— Она любит другого…
— Я убью его.
Полковник произнес эти три слова таким голосом, что сердце у юноши замерло.
— Она оскорбила меня… она ударила меня перчаткой, — продолжал Арман с рыданием в голосе.
Полковник побледнел, как полотно.
— Она ударила тебя? — вскричал он.
— Да… перчаткой…
— Но где?.. Когда?
— Вчера… у себя на балу.
— На балу… Ее имя? Скажи мне, как ее зовут, и убью ее!
— Я люблю ее… — прошептал Арман с бешенством. — Я люблю и ненавижу ее.
— Ее имя? Ее имя? — повторял полковник.
— Баронесса Сент-Люс, — чуть слышно прошептал молодой человек.
Полковник выпрямился во весь свой высокий рост; он скрестил руки на груди и, опустив глаза, с бледными губами и расширившимися от клокотавшего в нем страшного гнева ноздрями прошептал, стукнув в пол ногой:
— Я часто слышал имя этой женщины; я даже встречал ее. Она небольшого роста, блондинка, розовенькая и беленькая; у нее черные глаза. Я также слышал, что эта женщина, прикрываясь своим благородным именем, предавалась недозволенным удовольствиям и, как настоящий демон, разбивала сердца тех, которые имели несчастье увлечься ею; пресыщенная и бездушная, она потешалась над любовью своих поклонников, как тигр тешится своею добычей. И эта-то женщина отняла у меня сына! Ну же, — прибавил полковник, — посмотрим, кто победит, госпожа баронесса де Сент-Люс. Увидим, удастся ли вам одолеть отца так же, как вы одолели сына…