Тайны расстрельного приговора
Шрифт:
– Бороны сегодня весь день не будет, – беспечно болтал ногами Карагулькин. – Я вчера перед вылетом из столицы звонил, он меня предупредил. По колхозам отправился. С молоком, говорит, проблемы начались в хозяйствах. Думает бюро обкома собрать, как вернётся.
– Вчера прилетел?
– Ага.
– Как в столице?
– Обычная свистопляска.
– Ты сколько там был?
– Неделю почти торчал.
– Везёт…
– Не скажи. Что задумал сделать – всё впустую. Не выгорело.
– Что новенького разнюхал?
– Гудит
– Не скромничай.
– После смерти Суслова и Цвигуна Ильич с койки так и не подымается. Кириленко с Черненко тоже в больницы упаковались. На носу пленум по продовольственной программе, ребята в ЦК с ума сходят, доклад готовят вслепую…
– Ну, доклад сварганить – беда небольшая, они ж этим всегда занимались, – не унимался Вольдушев. – Ты мне откройся, действительно Цвигун застрелился сам или брешут, как обычно. У нас тут такое трепят!
– Застрелился, Лёвушка, застрелился сам, – беспечно откликнулся с подоконника приятель. – А куда ему деваться было? Он же с главным поручением Лёни не справился; следил, следил за похождениями его дочки да так и проглядел, старый пердун, а ещё партизан, книжечки про тайную слежку пописывал! Его страх пробрал, бросился он к «серому кардиналу» за советом, только и дедушка Суслов в штаны навалил, не хватило смелости за Галину перед Андроповым заступиться. Вот и кончились оба – Цвигун шлёпнулся из пистолета, а Суслов за неделю на койке отошёл.
– А за ними Брежнев в лёжку?
– Ильич слёг по другой причине. Накануне в Узбекистане вручал республике орден за хлопок, узбеки его второпях сколоченный авиационный завод смотреть уволокли. Тот, как чуял, отнекивался до последнего, но от Рашидова разве отвертишься, вот и рухнули на Ильича стропила, не выдержав забравшихся на них любопытных. Если бы охранник не прикрыл собой, каюк бы нашему Генсеку.
– Да, дела… – поёжился Вольдушев. – Ты языком треплешь, а у меня всё нутро захолонуло.
– Все там будем, – отмахнулся приятель. – Только в разное время понесут, да и отлегло у меня уже, хотя скребло поначалу… Откуда толпе известно становится, не пойму. Андропов, когда Цвигун застрелился, запретил милицию вызывать. Чекисты занимались проверкой сами. Но как ни скрывали, наружу прорвалось. Столица гудит, слухи грязные… После Цвигуна Георгий Карпович Цинёв стал первым заместителем председателя КГБ, раньше он отвечал за 9-е управление – охрану членов политбюро, генерал армии, близкий друг Брежнева, вхож в его семью, но тяжко и ему. Андропов в своих руках все нити держит. Каждый у него, как петрушка вертится, только дёрнет.
– Неужели всё так плохо?
– Хуже не придумать.
– А наши вопросы?
– Какие, Лёвушка? – ухмыльнулся Карагулькин, лицо у него вытянулось, стало похожее на лисью мордочку. – Не понял тебя.
– Ну, не прикидывайся, Михаил.
– Нет. Просвети. О чём ты? –
– Ладно, – отмахнулся тот, – не хочешь, не говори. Максинова ещё не видел?
– Докладывала секретарь, что звонил генерал. Не до него мне.
– Рвётся. Мне надоел, просил, чтобы организовал встречу с тобой.
– Прижало, значит, его.
– Да уж, – горько вздохнул Вольдушев, – набралось…
Вольдушев был одногодком весельчака-приятеля, но выглядел на десяток лет старше. Курагулькин в обкоме командовал многим, но прежде всего рыбной промышленностью, а Вольдушев отвечал за милицию, прокуратуру, суд и другие силовые структуры, занимавшиеся преступностью и прочей нечистью, поэтому один был до бесстыдства розовощёк, а у второго постоянно чернело под глазами, не отмывалась никотинная желтизна на пальцах, раньше времени морщины избороздили щёки. Как ни пыжился Лев, как ни старался выпячивать грудь, втайне от всех притащив в кабинет десятикилограммовые гантели, вид его был измождённым. Но его уважали в отличие от Карагулькина, хотя тот никого не обижал, не подсиживал, не лизал задниц начальству.
– Слушай, Лёва, у вас с Каряжиным, с нашим отцом парткомиссии, приятные дела бывают?
– Горьки твои шутки, аки слёзы, но правдивы.
– Что это ты по-монашески заговорил?
– Порою завыл бы от забот.
– Вот так всегда, – спрыгнул на пол секретарь, застегнул рубашку, накинул пиджак. – Не успеешь в кабинет войти, а тебя с порога лопатой норовят. Оленька, нам бы со Львом Андреевичем кофейку!
Оленька уже стояла в дверях с подносом, белели чашки с кофе, желтел сыр на тарелке, темнели сухарики.
– Может, покрепче чего? – хмуро дёрнулся на диване Вольдушев.
– Что это ты с утра, Лёвушка? – ладошкой погнал помощницу Карагулькин. – Большие неприятности?
– Больше некуда.
– А Леонид Александрович мне ничего не говорил.
– Скажет.
– Что же случилось?
– А ты не догадываешься? Небось в столице раньше нас разведал.
– Ну, Лёва… – поднял руки вверх секретарь. – Ты же меня знаешь. Я лукавить не люблю.
– Будто бы…
– Ну, хватит, – посерьёзнел Карагулькин. – Давай по существу. Выкладывай, что тут без меня стряслось? Борона ни слова, ты допрос устраиваешь. Окстись!
– Может, махнём куда-нибудь до вечера, – тоскливо затянул Вольдушев, – раз уж Леонида Александровича не предвидится, потолкуем на природе.
– Ты что! Рабочий день как-никак. Знаешь, сколько бумажек и дел накопилось? Борона постарался, нагрузил. На встречу с ветеранами в район надо съездить.
– Да шут с ними, с ветеранами. Пошли за себя кого-нибудь. А мы с тобой посидим на речке, за ушицей, а?
– Умеешь ты уговаривать, Лёва…
– Устал, тебе бы с моё.
– Хорошо. Убедил, но часок мне понадобится для организации всей затеи.