Тайны расстрельного приговора
Шрифт:
– Валяй. Только это…
– Что ещё?
– Ты знаешь, Михаил, хотелось бы поскромнее уголок… уединённей, без лишних глаз.
– О чём речь? Организую лучшим образом. Никого с собой не берём?
– Я же сказал.
– А девчонок?
– Лишнее.
– Ну и ладушки.
– Тогда я к себе. – И Вольдушев направился к двери.
Через час с небольшим белая, сверкающая ободами «Волга» неслась по шоссе, разгоняя легковушки, грузовики и прочую мелочь, спешащую из города
– Ты мне так ничего толком и не объяснил, – докуривая сигарету и выбрасывая окурок в окно, повернулся с переднего сиденья секретарь к Вольдушеву. – Что случилось?
– Ничего особенного, – многозначительно кивнув на шофёра, буркнул тот. – Устал. Всю прошлую неделю пахал как проклятый и в выходные штаны протирал в кабинете.
– Сам виноват, страдает организация в твоём отделе, Лев Андреевич, – пожурил его приятель. – Открою секрет. Перестраиваться надо, избавляться от нервотрёпки, от вредного и ненужного. История с нашим генералом?.. Нужна она тебе? Пусть у него голова болит!
И больше до самого конца пути они не разговаривали. Только когда впереди заблестела гладь реки, Карагулькин заёрзал от восторга и оповестил всех о зверском аппетите.
– Как, Стёпушка, – потеребил он шофёра, – не забыл удочки-то?
– Что вы, Михаил Александрович, – степенно отвечал водитель, – я на местных не надеюсь. У меня и спиннинг немецкий, и закидушки. Полная сбруя.
– Век живи, век учись! – хлопнул его по плечу Карагулькин и, открыв дверцу, выпрыгнул из автомобиля, когда тот плавно и аккуратно подкатил к первым деревьям небольшой рощицы на берегу Волги.
Гостей встречали красивая молодая женщина в облегающем стройную фигуру платье и огромного роста рыбак, напоминающий громилу в резиновом комбинезоне.
– Жив, Матвеич? – простецки улыбаясь, протянул ему руку секретарь, с любопытством оглядывая женщину.
– А шо нам станется, Александрыч? – громыхнул рыбак, обхватывая обеими лапищами протянутую ладонь секретаря. – Живём на воле, долг свой исправно несём, начальство не обижает.
– Представь красавицу, – игриво склонился к женщине секретарь, слегка коснувшись её крутых бёдер, – не замечал раньше.
– Повариха наша новая, – хмыкнул Матвеич.
– Вика, – симпатичная получилась улыбка у женщины, досталась она и секретарю, и Вольдушеву, высунувшемуся из-за плотной спины Карагулькина.
Она слегка повела грудью, впечатляя секретаря, но тот сдержался от комплиментов, хотя манеры и глаза брюнетки притягивали его и рождали волнительные надежды.
– Томка-то рожать собралась, – не унимался обстоятельный Матвеич. – Вот Рудольф её и отправил в этот?.. Как его, шут возьми!.. Декрет!
– А где сам-то? Почему не встречает?
– Не возвратился ещё из города. Но обещал быть. Вот Валентина прислал с поручением, – рыбак показал на парня в спортивном костюме. – Озадачил встретить по высшему
– Погоди, Матвеич, – заупрямился секретарь, – как так нет Рудольфа? Я же с ним по телефону разговаривал? Приказал быть на месте, нас ждать.
– Не могу знать, Александрыч, – твердил своё тот, – наше дело маленькое. Нам велено – мы сполним. Что приказано, всё готово. Стол накрыт. Банька натоплена, вас дожидается.
– Я же сказал, что буду к одиннадцати, – секретарь глянул на ручные часы, – двенадцатый час уже…
– Значит, скоро будет, – успокоил его рыбак.
Сгладила назревавший конфликт повариха. Она подхватила под руку Карагулькина, как-то по-особому заглянула ему в глаза, и тот затанцевал за ней, словно под гипнозом. Вольдушев, давясь сигаретой, замыкал процессию.
По шаткому настилу они добрались к рыбнице. На палубе Карагулькин успокоился, сбросил пиджак на руки Матвеичу, тот бережно передал одежду Валентину, и пиджак был унесён, как драгоценность.
– Не приходилось общаться с народом вот так, по-простецки, Лёвушка? – усаживаясь с видом аристократа в услужливо подставленное Валентином плетёное кресло, ухмыльнулся Карагулькин.
– Да брось дурака валять! Есть хочется, – оборвал его Вольдушев. – И выпить не мешало бы.
– Не спеши, дружище. Здесь свои правила, свой, так сказать, ритуал.
– Бывал я у рыбаков… И уху ел. Ничего особенного. Как говорят, рыба слаще, когда водки больше.
– К натурализму сводишь, Лёва. Зря. Ловцы – народ особый. Они, как дети. У них душа бархатная и чуткая. Тут Мане [3] нужен, чтобы запечатлеть их естественную человеческую суть! Ловцы это!.. – Карагулькин сделал большие глаза и развёл в стороны руки, не находя слов.
3
Эдуард Мане – французский живописец, натуралист, считал, что природа выступает как единый и универсальный принцип объяснения всего сущего.
– А рыбачки? – съязвил Вольдушев. – Живописца вспомнил! Чего ты его приплёл? С какой стати?
– Люблю я природу, Лёвушка, – осклабился Карагулькин, – чтобы всё естественное, прямо от самого корня. Гляжу, забрало и тебя, брат. Вон ты как на повариху-то зыркал. А говорил, не надо баб?
– Кончай, народ собирается.
К ним осторожно приближался Валентин, явно не желая мешать разговору. Карагулькин поманил его пальцем.
– Сделай милость, дружище, – секретарь подмигнул по-свойски, – помоги Льву Андреевичу раздеться, а то он запарился. Да принеси нам что-нибудь лёгонького для разминки.
– Приказано показать вам судно, – смутился тот, принимая от Вольдушева пиджак.
Конец ознакомительного фрагмента.