Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
– А Ольга Васильевна к вам большую симпатию питает…
– Ну так что? Не жаль! А впрочем – наплевать!.. (Это всю дорогу было. Чье-то театральное выражение – вроде того, как мы одно время к каждому слову прибавляли: «Не шморгайте носом, пани Малишевская!») На всё – кроме меня, моей «сестренки», чудесного весеннего неба, реки и звезд…
– Как не совестно?! – укоряю. – К нему относятся сердечно, он сам подкарауливает из окна, а потом говорит – «наплевать»!.. Вы чего-то сегодня на всё и на всех…
– О присутствующих не говорят!..
– А я почем
– Ну, если поставить этот вопрос категорически – надо будет много высказываться, а сегодня я не буду об этом вам говорить…
– Почему?
– А потому, что делу – время, а потехе – час… В будущем – скажу…
С Варей (Третьяковой) (они называют друг друга только по имени, а я брыкаюсь и требую, чтобы к моему имени прибавлялось и отчество; Елешка (Юдина) любит так говорить: «Это тебе не курсы») они разговаривают через «сучок и задоринку», а потом ему делается меня «стыдно». Не понимаю – почему? Это – уж «специально» их дело…
В (Александровском) саду сидели сначала в «комнатке» – на главной аллее. Разговор настолько неинтересен, что я ничего из него не припомню. Его кинжал… девушка, что великолепно стреляет из револьвера… Десять часов, и – как результат доставания их (карманных часов) – распахнутое пальто. В воздухе – сыро…
– Застегнитесь!
– Хорошо…
– Ну – пайка!
– Можно по головке погладить?..
– Можно…
– Пожалуйста, – снимает фуражку, – вы обещали и дор'oгой еще. У меня память хорошая… Никто-никто девять лет не прикасался к ней…
– Наденьте фуражку и застегнитесь!
– Ниночка!
– ?!
– Вы меня не жалеете!
– Ну вот – вы ничего не понимаете! Очень жалею… Застегнитесь – вы обещали…
– Я не сказал, что сейчас. Вот когда будет холодно…
– Евлогий Петрович?.. Или я сейчас уйду!..
Несколько минут смотрит пристально – встает, застегивается. Торжествую. Сижу и улыбаюсь. Молчим. Потом – тихо:
– А если я скажу решительное слово, что тогда?..
– Это что-нибудь страшное или такое, что вы боитесь быть выгнанным?
– Может быть…
– Так и не говорите – я не хочу вас выгонять…
У него делается ужасно глупое лицо – по нему расплывается широкая улыбка. Герой мой не выдерживает – и закрывается рукой. Потом, через некоторое время, говорит, что я сделала три ошибки: 1) что «допустила» его до себя, 2) что «пошла» с ним в сад и 3) что с дороги «хотела вернуться».
– Так я постараюсь больше не допускать таких ошибок. Да?..
– Я этого не сказал. А самая главная ошибка – та, что я расчувствовался, и вы услышали от меня то, чего не должны были слышать… Пока. Потом-то я вам скажу…
Я до сих пор не могу понять, что бы это такое было?..
(Приписка на полях рукописи – от 28 февраля 1919 года:
Нечего тут «не понимать»!.. Всё понимала, да не хотела даже и перед собой в этом сознаться. Чувствовала и догадывалась
И какой же он глупый!..
(Приписка на полях рукописи – от 28 февраля 1919 года:
Если бы «не понимала», так не написала бы вот эту фразу – с восклицательным знаком.) А над рекой было так хорошо! Заря потухала в зовущей дали, темной сталью тускло мерцала река, синел дальний лес, а в лугах горели-мигали злотые огоньки. На мачте на пристани ровно светился розовый свет фонаря…
Хорошо было! И долго можно было бы просидеть над затихшей рекой. Всю ночь. Одной. Без дум, без грез. Только – смотреть. Только – чувствовать, что вся великая красота живет в твоем сердце, что ты и мир – одно…
Но было сыро. И теперь – болит каждая косточка. «Ломает» – вот самое подходящее, удивительно выражающее сущность ощущения слово…
А ведь виноват-то, в сущности, Лидин Александр Николаич: если бы он не сидел у нее и не читал какую-нибудь ископаемую рукопись, я бы зашла к Лидочке, и бедный Евлогий Петрович (Ощепков) остался бы без (Александровского) сада…
Вероятно… Более чем вероятно!..
(Приписка на полях рукописи – от 28 февраля 1919 года:
– Неправда. Если бы и Александра Николаевича не было видно в окошко – пошла бы с ним (Ощепковым) в сад. Просто – тогда совестно было самой себе в этом признаться.)
Сижу дома. Лежу. И довольна. Пальцем о палец весь день не ударила…
Вспоминаю чудесный вечер в пятницу (18 мая). Шла на дежурство, только пролил сильный, теплый, благодатный майский дождь. Трава заблестела – молодая, свежая, зеленая. Теплым паром – душистым, влажным – дышала земля. И клейкие листочки берез выглянули из-под коричневых чешуек почки, выглянули – и ярко улыбнулись на солнышке. А на небе таяли-торопились дымные облака, синие тучки. Щебетаньем – радостным и звонким – полон воздух в предвечерний час…
Хорошо!.. В деревню бы…
А вчера был первый гром…
Какая сладкая слабость! Как бывало раньше, лежала сегодня часа два – полусознательно, не открывая глаз. И душа была полна властными голосами колоколов. Они гудели, и лились из неведомой дали, и уносили ввысь. Обрывки полугрез-полувоспоминаний навевали. И заставляли забыть…
Что?.. А вот – этот Александр Николаич всю музыку мне испортил. Раньше: «Ниночка больна», – и, конечно, Лида (Лазаренко) выберет минуточку, забежит. А теперь… Воскресенье, свободное время – и, конечно, они гуляют. Хоть умри – времени не найдется. Глупости ведь это, а мне больно до слез!..