Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
Хотя – почему тут курсы?.. Я совершенно ничего в этом теперь не понимаю…
И мы стали ходить – по шпалам. Снова – как в воскресенье (3 июня), когда он провожал меня от Лазаренко, – неожиданно разговорились. Об отношениях Лиды и Александра Николаевича (Гангесова). Он (Горин) смотрит на это серьезно. Он говорит, что трудно ждать хорошего от этого брака, что уже первый день будет тяжелым и гнетущим, где будет подавляться всякая попытка «пошире взмахнуть крыльями», где всё цветение Лидиной души заглохнет от могильного веяния высохшего человека…
И один вопрос
«В этом мире так много людей, только и думающих о том, как бы смутить Божественное в своей душе. А всё же довольно одного мгновения бездействия, чтобы Божественное снова возникло, и даже самые злые не всегда настороже.
Вот почему столько злых бывает добрыми, когда этого не видно, между тем, как многие из мудрецов и святых не обладают незримой добротой…» 362 .
В Лидиных глазах он (Гангесов), конечно, мудрец. А я уверена, что он – злой, и именно в том смысле, что он не обладает «незримой добротой». Как ужасно ошибиться!.. Господи, как ужасно!.. А что, если он злой в общепринятом значении и «бывает добрым, когда этого не видно»?.. У меня «ум за разум заходит»: в голове – туман и целая битва противоречий. А сердце ничего не хочет признавать, и никакими доводами его не убедить…
362
М. Метерлинк «Сокровище смиренных» (гл. XI «Незримая доброта»).
Ну а вот: никто в телеграфе не любит Ощепкова, а я его люблю – как-то по-ребячьи. Я знаю, у него есть такие хорошие порывы, что за сердце хватают и трогают. А никто больше не знает, а по наружности он – то самое, что и все телеграфисты…
Если и тут – так?! Ведь вот Анна Иванна, такая всегда чуткая к людям, а не может же она его (Ощепкова) терпеть. Что же я-то – фантазирую, что ли, на его счет? И правда – он такой, что его надо положительно не любить?! Ведь это – совсем то же… Вот – мука!.. Господи, неужели я так слепа по отношению к Александру Николаевичу (Гангесову)?.. Но ведь – я, так это не удивительно: так мало людей приходилось мне видеть. А остальные? Нет, я ничего не понимаю…
И тем меньше, что что-то оборвалось в наших отношениях с Лидой (Лазаренко). Встал между нами тот – «третий», о котором говорили как-то мы, стоя после прогулки у ворот. «С той поры прошло не много дней…» 363 . А недоговоренность растет – с минуты на минуту. И конца не видно этому росту…
Да, надо будет переговорить обо всем, как говорила Лидочка. А каков будет результат этого разговора? И я так не умею «говорить» то, что звучит в сердце, живет в душе!..
363
Неточная
Были праздники. На (железной) дороге тоже – «День просвещения».
В Троицу пошла на дежурство в белом платье, с розовым бутоном на груди и букетом черемухи и сирени. Веточку розовой (сирени) – взяла Мария Раймундовна, а бутон – с платья – выговорил себе Ощепков. Разве можно отказать ребенку? Только получил он его, когда я (Мария Раймундовна уговорила меня пойти с ней на детский спектакль, с нами были ее дочка и супруг, – ребятишки на сцене были прелестны, всего лучше удался дивертисмент!) после спектакля пошла домой…
Вчера (вернее – сегодня ночью) я отправилась в «приемный покой» («одеончик») – он (Ощепков) вылетел за мною следом. Вот неудобный момент!..
– Вы куда? Можно мне вас проводить?
– Вот уж – нет! Совсем не надо мне вас!..
– Не торопитесь! Пройдемте, освежитесь, а то в телеграфе душно. Это же вредно… Ну, пойдемте: ведь Евлогий Петрович только раз придет еще в телеграф – он пользуется отпуском и едет домой – на полтора месяца…
– Всего хорошего: вам – туда, а мне – налево!
– Нина Евгеньевна, нет! Пойдемте по тротуарам – и вот туда?..
– Не хочу! – отрицательно качаю я головой, а потом, дойдя до поворота, неожиданно быстро поворачиваю в ту сторону, куда он просил.
– Ну, за это я вас на Пасху поцелую – как хотите!
– Хорошо, что Пасха далеко. За этот промежуток мы можем так далеко уехать друг от друга…
– О, нет! Мы будем праздновать Пасху гораздо скорее! По самоновейшему, нами созданному стилю…
И удивительно, в его тоне (ведь он уж это болтает глупости – говорит то, чего говорить не следует!) нет ничего, что могло бы оскорбить, отозваться особым привкусом. И всё это я пропускаю мимо ушей…
Поворачиваю обратно…
– Меня ждет работа, и Наталья Петровна хочет спать…
– Пойдемте тогда в (Александровский) сад: будем играть на лотерее – деньги найдутся?..
– Нет, это будет долго!..
– Ну-у! Я на коленки стану!
– Еще что?!
– Хорошо, тогда – еще до конца тротуаров. Я вам что-то скажу, вы мне что-то скажете… И мы пойдем вот так… хорошо-хорошо… – Он берет меня под руку.
– Нет, мы пойдем как следует, – освобождаюсь я…
– А разве мы ходили как-нибудь не «как следует»? Точно вы на меня смотрите, как на политически неблагонадежного!..
– Ну, положим, я не знаю, насколько вы политически благонадежны… А вот мы пойдем так просто – и мило… А что вы мне скажете?
– Настроение пропало, теперь ничего не скажу…
– Ну, так – до свиданья! Расходимся!..
– «Не хочешь – так и наплевать на тебя!» – подумали вы, да?
– Я этого не сказала. Верно, вы так хотите сказать? Ну, скажите, – прошу…
– Никогда вы от меня этого не услышите!
– «Никогда»? Это – большое слово. Так легко его нельзя говорить…
– Пока я собой владею. А если в гнев введут… Ну – я буйный тогда…