Тайны смерти русских писателей

Еремин Виктор Николаевич

Столыпин сидел, задумавшись. «Ну, что, — спросил я его, — решаетесь, капитан?» — «Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд. Вон, — говорил он, указывая на стол, — наша подорожная, а там инструкция — посмотрите». Я поглядел на подорожную, которая лежала раскрытою, а развернуть сложенную инструкцию посовестился, и, признаться, очень о том сожалею.

Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск! — С этими словами вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: — Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом — едем в отряд; если решеткой — едем в Пятигорск. Согласен?»

Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск, в Пятигорск! Позвать людей, нам уже запрягли!» Люди, два дюжих татарина, узнав, в чем дело, упали перед господами и благодарили их, выражая непритворную радость. «Верно, — думал я, — нелегка пришлась бы им жизнь в отряде».

Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск

и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже переодетыми, в белом, как снег, белье и халатах. Лермонтов был в шелковом, темно-зеленом с узорами халате, опоясанный толстым снурком с золотыми желудями на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтоб послали за ним».

Именем этим Лермонтов приятельски называл старинного своего хорошего знакомого, а потом скоро противника, которому рок судил убить надежу русскую на поединке» [214] .

Итак, 23 мая 1841 г. поэт самовольно прибыл в Пятигорск и добился разрешения задержаться для лечения на минеральных водах. П. А. Висковатый записал: «Тотчас по приезде Лермонтов стал изыскивать средства получить разрешение остаться в Пятигорске. Он обратился к услужливому и «на все руки ловкому» Найтаки, и тот привел к нему писаря из Пятигорского комендантского управления Карпова, который заведывал полицейскою частью (в управлении тогда сосредоточивались полицейские дела) и списками вновь прибывающих в Пятигорск путешественников и больных… Он составил рапорт на имя пятигорского коменданта, в котором Лермонтов сказывался больным. Комендант Ильяшенков распорядился об освидетельствовании Михаила Юрьевича в комиссии врачей при Пятигорском госпитале. «Я уже раньше, — рассказывал нам г. Карпов, — обделал дельце с главным нашим лекарем, титулярным советником Барклай-де-Толли». Лермонтов и Столыпин были признаны больными и подлежащими лечению минеральными ваннами».

214

Магденко П. Л. Воспоминания о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1989. (Обратите внимание: некоторые особо рьяные поклонники поэта категорически отрицают факт такого события, считают его клеветой завистников. — В. Е.)

На попытки все-таки отправить поручика в полк или в другой госпиталь Михаил Юрьевич представил справку следующего содержания:

«Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев сын Лермонтов, одержим золотухою и цынготным худосочием, сопровождаемых припухлостью и болью десен, также изъязвлением языка и ломотою ног, от каких болезней г. Лермонтов, приступив к лечению минеральными водами, принял более двадцати горячих серных ванн, но для облегчения страданий необходимо поручику Лермонтову продолжать пользование минеральными водами в течение целого лета 1841 года: остановленное употребление вод и следование в путь может навлечь самые пагубные следствия для его здоровья.

В удостоверение чего подписью и приложением герба моей печати свидетельствую, гор. Пятигорск, июня 15-го 1841 года.

Пятигорского военного госпиталя ординатор, лекарь, титулярный советник Барклай-де-Толли».

Начальству пришлось смириться.

Первоначально Лермонтов и Столыпин сняли домик в Пятигорске, у Верзилиных. В начале июля, оставив за собой жилье в Пятигорске, поэт одновременно снял себе домик в Железноводске и с этого времени жил то там, то там.

В Пятигорске Лермонтов нашел общество прежних знакомых, в их числе старинного своего приятеля по Школе юнкеров Николая Соломоновича Мартынова (1816–1876), с семьею которого он уже много лет дружил.

Компания молодых офицеров, в том числе Лермонтов и Мартынов, часто собиралась в доме генеральши Марии Ивановны Верзилиной. Об этой семье следует сказать особо. Генерал-майор Петр Семенович Верзилин (1793–1848) — соратник Ермолова, в течение семи лет был наказным атаманом Кавказского линейного войска, но в 1839 г. его направили в Варшаву, под начало Паскевича. Семья генерала осталась в Пятигорске. Верзилин вторым браком был женат на Марии Ивановне (1798–1848), урожденной Вишневецкой, в первом браке Клингенберг. У каждого из супругов имелись дочери от первого брака: Аграфена Петровна (в замужестве Дикая) (1822–1901) — у Петра Семеновича и Эмилия Александровна Клингенберг (в замужестве Шан-Гирей) (1815–1891) — у Марии Ивановны. У Верзил иных была также общая дочь Надежда Петровна (в замужестве тоже Шан-Гирей, сестры были замужем за родными братьями — троюродными братьями Лермонтова) (1826–1863). Лермонтов с Верзилиными был знаком давно, еще со времен первой поездки с бабушкой на воды. В десятилетнем возрасте он влюбился в Эмилию Клингенберг, которая в 1840-х гг. называлась в обществе не иначе как «Розой Кавказа».

Старшие девицы были на выданье, Эмилия даже пересидела в девках (по причинам непристойного поведения), а потому в доме Верзилиных часто устраивались вечеринки для молодых офицеров. С 1841 г. в них стала принимать участие и шестнадцатилетняя Надежда, у которой сразу нашлось много ухажеров.

Михаил Юрьевич и Мартынов ухаживали за Эмилией Александровной. Она-то и описала ссору, свидетельницей которой стала: «Лермонтов жил больше в Железноводске, но часто приезжал в Пятигорск. По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили не ехать в собранье, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что и в этот вечер он продолжал свои поддразнивания… Михаил Юрьевич дал слово

не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин [215] , который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык qui mieux mieiix [216] . Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его montagnard au grand poignard [217] . (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: язык мой враг мой, М. Ю. отвечал спокойно: «Се n’est rien; demain nous serons bons amis» [218] . Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: «Что ж, на дуэль, что ли вызовешь меня за это?» Мартынов ответил решительно: «Да», — и тут же назначили день. Все старания товарищей к их примирению оказались напрасными. Действительно, Лермонтов надоедал Мартынову своими насмешками; у него был альбом, где Мартынов изображен был во всех видах и позах» [219] .

215

Лев Сергеевич Пушкин (1805–1852) — младший брат поэта, приятель М. Ю. Лермонтова. Участник походов Чеченского отряда в 1840 г. Накануне гибели М. Ю. Лермонтова был произведен в майоры.

216

Взапуски (фр.).

217

Горец с большим кинжалом (фр.).

218

Это ничего; завтра мы будем добрыми друзьями (фр.).

219

Щеголев П. Е. Лермонтов. Воспоминания, письма, дневники. М.: Аграф, 1999.

9

Причины дуэли со слов участников видятся столь мелкими, что мало кто верит в честность свидетелей. Ныне существует несколько версий причин трагедии, но ни одна из них не может быть признана доказанной стопроцентно.

1. Мартынов на следствии показал: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет… На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец». На эту же причину указали и большинство свидетелей.

Действительно, у Лермонтова был такой порок — оказавшись в обществе, он непременно должен был найти «жертву», над которой всячески подтрунивал и подшучивал, попросту говоря — издевался. «Жертвы» периодически менялись. Отметим, что часто шутки поэта были далеко не безобидными. Как это свойственно людям с подобными склонностями, сам поэт схожих издевок над собой не переносил — бесился и никогда не забывал.

Летом 1841 г. поэт выбрал себе в «жертвы» Николая Мартынова, о чем ярко рассказала в приведенном выше отрывке Э. А. Клингенберг.

Мартынов первое время пытался отшучиваться [220] , но где ему было соперничать с гениальным поэтом! В дальнейшем бедняга уже не столь добродушно реагировал на лермонтовские остроты и карикатуры. Издевки под видом дружеского подтрунивания продолжались, пока Мартынов не сорвался и вызвал Лермонтова на дуэль.

Целый ряд дотошных исследователей не верит в данную версию и считает ее ложной, — слишком многое говорит в пользу того, что большинство показаний на следствии давалось с целью облегчить вину участников дуэли и свалить ее на погибшего.

220

Уже в XX в. на странице книги лермонтовского времени ученые обнаружили анонимную, написанную от руки печатными буквами, глумливую эпиграмму на Лермонтова. Отнесли ее ориентировочно к 1841 г. Рядом с эпиграммой рукою Лермонтова карандашом написаны два слова: «Подлец Мартышка!»

2. Один из секундантов — Глебов — на следствии заявил: «Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова…» Но позднее Глебов сообщал, что дуэль произошла по причине оскорбления Михаилом Юрьевичем сестры Мартынова Натальи Соломоновны [221] (1819 —?). Сам Мартынов с 1850-х гг. тоже стал придерживаться именно этой версии, вторили Николаю Соломоновичу и близкие к его семье люди.

221

В замужестве де ла Турдонне.