Тайны Вероники Спидвелл. Компиляция - Книги 1-5
Шрифт:
К моему удивлению, его светлость оказался прекрасным слушателем, а когда я наконец закончила рассказ, он распорядился подать нам обоим крепкого чая. Было уже очень поздно (или рано, вдруг поняла я, потому что утренний свет начал уже заполнять небо). В июне утро наступает очень рано – оказывается, мы проговорили всю ночь. Но я чувствовала себя освеженной, сбросившей все заботы, легкой, как прежде.
– Как благородно было с вашей стороны не выдавать нас полиции, – сказала я ему. – Вы оказались настоящим другом Стокеру.
Он сразу почувствовал себя неловко, как любой англичанин, выслушивающий комплименты в свой адрес.
– Он всегда был мне хорошим другом или, скорее, моей сестре. Я не очень понимаю истинную природу их отношений, но Корделия сообщила мне, что
Если я и надеялась найти какое-то объяснение их отношениям, то и здесь меня ждало разочарование. Его светлость был не из тех людей, что пытаются все разнюхать, как я только что убедилась на собственном опыте и к собственной радости. Он был надежным товарищем, хорошим и добрым слушателем.
Как бы предваряя мой вопрос о том, почему в тех обстоятельствах леди Корделия не доверилась ему, он покачал головой:
– От меня нет никакого толка в женских проблемах.
– Со мной сейчас вы вели себя удивительно верно, – заметила я.
Он слегка покраснел, и его кожа приобрела тот же бледно-розовый оттенок, что появлялся у его сестры, когда что-то ее волновало.
– Мне было очень интересно вас выслушать. Знаете, у меня не очень много опыта в общении с дамами, только с сестрой, конечно, с теткой и с женой. Но они все спокойные, невозмутимые и очень сильные. Ни одна из них никогда не просила меня о помощи в решении своих проблем, а потому я совсем этому не обучен. Надеюсь только, что смогу чему-то научиться до того, как понадоблюсь детям, – сказал он, нахмурившись.
Тогда я поняла, что судила о нем чересчур поспешно. Он не намеревался специально нагружать сестру заботой о своих детях, как и не намеренно предоставлял детей самим себе. У него не было навыков общения с ними, а если есть желание, все можно сделать правильно.
– Не сомневаюсь, вы сумеете превзойти собственные ожидания, – заверила я его, ощутив неожиданный прилив сочувствия к этому доброму человеку. – У вас прекрасная интуиция. Вы доказали это, поверив Стокеру и мне и не выдав нас полиции.
– Я могу лишь процитировать Ксенократа, дорогая леди. «Я часто сожалел о том, что сказал, и никогда – о том, о чем промолчал».
– Очень важное изречение, милорд. Давайте выпьем за Ксенократа.
Мы подняли чашки с чаем за Ксенократа, и в этот момент я почувствовала, что мне на ухо что-то нашептывает вдохновение. План пришел ко мне в полностью готовом виде, как Афина, вышедшая из головы Зевса, и я изложила его графу во всех подробностях. Мне некогда было задуматься о том, насколько прилично просить о таком. Я просто сказала себе, что нужно бросить кости и посмотреть, что выпадет. Я не обдумала все хорошенько, но, сколько бы вопросов ни задал мне лорд Розморран, у меня на все был готов ответ, и, когда я наконец замолчала, предоставив ему обдумать мое предложение, он смотрел на меня со смесью благоговения и недоверия.
– Дорогая мисс Спидвелл, – начал он, – даже не знаю, что на это ответить.
– Скажите «да», – велела я. И, к его чести, он рассмеялся.
– Прекрасно. Невозможно сказать «нет» силам природы. Принимаю ваше предложение.
И мы подняли чашки и за это тоже.
* * *
После еще одной живительной чашки чая я привела себя в порядок и вышла из Бишопс-Фолли, не столкнувшись ни со Стокером, ни с Гексли, ни с кем из Боклерков. Даже Бетани, казалось, нашла себе сегодня утром какое-то новое занятие. Сегодня я хорошо потрудилась над своим внешним видом: на мне было черное шелковое платье, на голове – широкая черная шляпа с сочными алыми розами. Я собрала множество восхищенных взглядов, пробираясь в самое сердце бурлящего Лондона. Это был день Золотого юбилея, и над головами зрителей были натянуты гирлянды – нитки цветов и синие, белые и красные флажки, а также красный плакат: «Виктория – наша королева». Улицы были запружены зрителями и торговцами, рекламирующими свои товары, продающими еду, лимонад и юбилейные сувениры.
Я приглядела себе тумбу фонарного столба и с помощью двухпенсовой монетки убедила паренька, обосновавшегося там, уступить мне место. Я стояла на тумбе, одной рукой крепко держась за столб, и смотрела, как мимо нас движется процессия. Сначала прошли солдаты в торжественных алых мундирах с бронзовыми пуговицами, марширующие под музыку оркестра, который играл с удивительной точностью. За ними следовали солидные вельможи в своих экипажах, главы иностранных государств (начиная от европейских зятьев, породнившихся с королевским семейством, заканчивая махараджами, признавшими господство империи над их королевствами). Европейцы сидели с ровными спинами, одетые в утренние костюмы или кавалерийские мундиры, но индийцы были просто прекрасны: струящиеся шелка и драгоценности, переливающиеся в солнечном свете. Затем следовал двор: всевозможные придворные и фрейлины, все в лучших нарядах, графини сверкали драгоценными камнями, на шляпах покачивались перья, джентльмены были увешаны всевозможными орденами. Они махали, кивали и улыбались толпе, приводя ее в восторженное неистовство. Я увидела сэра Хьюго: он осторожно ехал верхом в строгом черном костюме и тем внимательнее всматривался в толпу, чем громче становились приветственные возгласы.
А потом появились они – семья. Экипажи один за другим провозили их мимо нас, ее детей и внуков, семейную историю, волею случая получившую статус государственной. Там были дети принца Уэльского, мои сводные братья и сестры, объединенные своим особым статусом; я ожидала, что мне станет больно от мысли, что мы никогда с ними не познакомимся. Но в сердце у меня была абсолютная тишина.
Затем появился сам принц Уэльский, добродушный, в прекрасно сшитом костюме; он милостиво махал толпе ухоженной рукой и улыбался. Этого человека Лили Эшборн любила, потеряла и из-за него умерла с разбитым сердцем. Интересно, что она о нем думала. Узнала бы она того мальчика, с которым когда-то была так близка, в этом седеющем мужчине, которым он теперь стал? Еще меня интересовало, думает ли он о ней хоть иногда. Была ли она мимолетным увлечением, горячечной фантазией или сожаление о ней он пронесет в сердце до конца своих дней? Я не могла найти ни одного ответа на его спокойном, удовлетворенном лице, а через минуту он уже исчез, под патриотические возгласы его унес вперед прекрасный золотой экипаж.
И вот появилась она, в самом торжественном экипаже. Его тянула шестерка белых, идеально подобранных лошадей. Она оказалась меньше, чем я ожидала, и круглой, как шарик, как осенний голубь, распушивший перышки в ожидании приближающейся зимы. На ней был непростительно уродливый черный капор, а в руке – букет роз. Прежде я видела ее только в профиль, на монетах и марках, и очень удивилась, заметив, что она улыбается. Зубы у нее были маленькие и не очень хорошие, но она явно была счастлива таким восторженным излияниям, утопала в любви и поддержке своих подданных. Проезжая мимо меня, она не повернула головы в мою сторону. Между нами не произошло момента узнавания. И я знала, что его никогда и не будет. Какие бы неприятности ни доставляли ей ее дети, это были их заботы. Она была выше этого.
Экипаж быстро ехал мимо нас, копыта лошадей звонко стучали по мостовой, когда они несли ее по направлению к собору святого Павла на благодарственную службу в честь ее долголетнего правления. Толпа двинулась вслед за ней, стремясь взглянуть на королеву еще хоть одним глазком. Я не пошла за ними. Одного раза было достаточно.
* * *
Я медленно возвращалась обратно в Бишопс-Фолли и была уже где-то посреди Грин-парка, когда увидела его. Мне не стоило удивляться. Он ведь сказал мне однажды, что может сорок миль следовать за ягуаром в джунглях и ни разу не потерять его след. Ему явно ничего не стоило выследить мою огромную шляпу с цветами.