Тайны Второй мировой
Шрифт:
Германия не знала тех разрушений жизненных основ крестьянства, которым подверглись крестьяне России. Забота правительства Германии о крестьянах, введение закона о наследственных дворах, освобождение руководителей хозяйств от мобилизации положительно сказываются на результатах сельского хозяйства. За период войны мощность сельских хозяйств не уменьшилась, а, наоборот, систематически увеличивается. Война не нарушает плодотворной жизни крестьян.
За время войны много немецких сельскохозяйственных рабочих ушло на фронт. Их заменили военнопленные и завербованные работники из освобожденных областей». Далее в статье говорилось о хорошей жизни «восточных рабочих», будто бы получающих 70 марок в месяц и бесплатно — сытную пищу и хорошую одежду.
Нарисованная Д. Зуевым картина весьма реалистична и явно не придумана, несмотря на вероятную идеализацию положения «остарбайтеров» и ложность утверждения, будто в годы войны в Германии выросло сельскохозяйственное производство. В действительности к 43-му
Аналогичная экскурсия казаков, только не в деревню, а в Берлин, описана в статье Ф. Кудинова «Экскурсия в Германию», появившейся в журнале «На казачьем посту» 15 января 1944 года. Там подчеркивались многие детали немецкой жизни, поражавшие воображение советских граждан. Например, фруктовые деревья, стоявшие вдоль дорог и ломившиеся от плодов. Выяснилось, что «по установившейся традиции путник пользуется только упавшими фруктами», поскольку деревья находятся в частной собственности. В Советском Союзе никому из колхозников и в голову бы не пришло, что нельзя лакомиться плодами с придорожного дерева, если рядом нет милиции или сторожа.
Большое впечатление на казаков произвело посещение лазарета, где вместе с немецкими солдатами лечились и военнослужащие «восточных войск». Кудинов особо подчеркивал: «Инвалиды из этого лазарета выписываются только тогда, когда хорошо подготовлена культя, получен протез и обучен какому-либо ремеслу. Так что инвалиды войны в Германии не являются обузой для семьи и государства. На лицах у них вы не встретите ни печали, ни тревоги за будущую жизнь».
Здесь перед нами отнюдь не пропагандистская зарисовка. И в сегодняшней Германии можно наблюдать вполне благоустроенных инвалидов, к которым окружающие относятся как к нормальным гражданам, без той характерной смеси страха, презрения и жалости, что характерна для российского обывателя. В России же после окончания Великой Отечественной войны наиболее изувеченных инвалидов согнали в колонию на Соловках, чтобы своим видом они не портили улицы больших городов.
Перед отъездом из Берлина казаки посетили квартиру частнопрактикующего врача: «Квартира состоит: из комнаты ожидания, приемного кабинета, процедурной, рабочих кабинетов членов семьи, столовой, кухни, нескольких спальных комнат, библиотеки, всего — 12 комнат». Далее перечислялось самое современное оборудование процедурной и кабинета, которое все находится в личной собственности врача. Кудинов отмечал, что чистый годовой доход врача, за вычетом налогов и коммунальных платежей, превышает 10 тыс. марок. При этом «все взрослые члены семьи имеют велосипеды, для посещения больных на дому имеется автомашина. Жизнь среднего врача в Германии нельзя сравнить даже с жизнью крупного специалиста — профессора Советского Союза».
С этим утверждением согласятся читатели фантастической повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925). Вспомним, что ее главный герой, профессор Преображенский, будучи мировой знаменитостью, располагал только 7-комнатной квартирой, но и за это подвергался постоянным нападкам со стороны домового комитета. К началу же Великой Отечественной войны такая 7-комнатная квартира и для известного врача в СССР была невиданной роскошью, а современного оборудования не хватало даже в крупных клиниках. Также и велосипеды для большинства советских граждан были предметами роскоши. Поэтому в Германии велосипеды стали одним из основных предметов реквизиции со стороны бойцов Красной армии.
Кудинов зафиксировал впечатление казаков от посещения немецких мануфактурных и обувных магазинов: «Большой ассортимент товаров позволяет в любое время без очереди купить по карточкам необходимый товар. Вследствие этого население Германии настолько хорошо одето, что по костюму нельзя судить, кто перед вами: рабочий или инженер, сельский учитель или профессор». Как известно, до 1943 года гражданское производство в Германии почти не сокращалось, и изобилие товаров на полках германских магазинов военного времени было недостижимым идеалом даже для довоенного Советского Союза. Единственным пропагандистским преувеличением в очерке кажется рассказ о преуспевающих «восточных рабочих», некоторые из которых будто бы «приняли уже европейский вид: модная прическа, хороший костюм, и только значок «ОСТ» указывает на происхождение». Заканчивался же очерк агитационным пассажем совершенно в советском стиле: «Политика национал-социалистической партии Германии направлена на поднятие материального уровня всех слоев населения. Поэтому немецкий народ так любит свою родину, дорожит ею и предан своему правительству».
Справедливости ради необходимо отметить, что жизнь основной массы немцев была не столь безоблачна, как она виделась участникам пропагандистских экскурсий.
Стереотип Германии и у власовцев, и у казаков был практически одинаковым. Подобное сходство вряд ли можно объяснить общностью установок германского министерства пропаганды, контролировавшего все коллаборационистские издания. Скорее, дело было в общности условий жизни в СССР как казачьего, так и собственно русского населения, в сравнении с которыми условия жизни немецкого населения создавали разительный контраст.
В отличие от русских коллаборационистов, у большинства участников германского движения Сопротивления изначально существовал негативный стереотип России и русских, отчасти под воздействием нацистской пропаганды, отчасти из-за бросавшегося в глаза сходства национал-социализма с большевизмом. Участники антигитлеровского движения, не исключая и членов Национального Комитета «Свободная Германия», не имели почти никакого адекватного представления о советской жизни. В отличие от русских коллаборационистов, немецкие коллаборационисты из числа пленных практически не покидали территории лагерей, а организованные для них экскурсии носили характер «потемкинских деревень» и не давали представления о советской действительности. Подавляющее же большинство участников заговора 20 июля никогда не бывало на оккупированной советской территории, и их представления о России и русских носили в основном умозрительный характер, хотя и менялись по ходу войны в связи с изменением общей ситуации. Как отмечает Г. Юбершер, «тема России и германо-советских отношений не выделялась в качестве принципиально важного пункта в программных документах консервативно-национальных кругов Сопротивления, а многие их представители находились под воздействием антибольшевистского «образа врага»»{498}. Однако германский историк вряд ли прав, когда считает текст приказа, отданного накануне нападения на СССР одним из участников Сопротивления командующим танковой группой генералом Геппнером, адекватным отражением его взглядов на Россию. В этом приказе со ссылкой на Гитлера говорилось о «беспощадной борьбе» с Советским Союзом, а предстоящее вторжение характеризовалось как продолжение «векового противоборства германцев и славян, защиты европейской культуры от московско-азиатского потопа и еврейского большевизма». При этом Геппнер, вслед за фюрером, требовал «не давать пощады сторонникам русско-большевистской системы»{499}. Однако подобные приказы, подчас с использованием тех же самых словесных оборотов, издавали и командующие другими немецкими армиями, например Рейхенау и Манштейн{500}. Скорее, эти приказы можно считать отражением инструкций и распоряжений вышестоящих инстанций, ОКВ, ОКХ и командующих группами армий, чем личной инициативой генералов. Приказ Геппнера от 2 мая отражал установки, данные Гитлером в большой речи перед генералами 30 марта 1941 года, где он заявил, что задачей вермахта в отношении России является уничтожение не только ее вооруженных сил, но и государства как такового{501}. Поэтому вопрос о том, соответствовали ли такого рода приказы подлинным взглядам Геппнера или Манштейна на Россию и русских, остается открытым. Точно так же по приказам, которые отдавали в свою бытность в Красной армии Власов и другие генералы-коллаборационисты, нельзя судить об их подлинных чувствах по отношению к Германии и немцам, поскольку они просто транслировали пропагандистские формулы из приказов вышестоящих инстанций и выступлений Сталина. Следует подчеркнуть, однако, что подобные негативные оценки Германии и немцев повторялись и в личных письмах Власова 1941–1942 годов. Вероятно, в тот момент он действительно находился под влиянием «образа врага».
У участников немецкого Сопротивления образ России стал меняться не из-за знакомства с жизнью русских, а лишь под влиянием военных неудач и необходимости в случае свержения Гитлера вести переговоры со Сталиным. Как остроумно отмечает Юбершер, «образ России как воплощения «еврейского большевизма» ни в коем случае не соответствовал отношениям с великой державой СССР»{502}. Такой положительный компонент образа страны и народа как высокий уровень жизни в случае с СССР начисто отсутствовал. В этом отношении пропагандистский стереотип не расходился с реальностью, в чем смогли убедиться немцы, побывавшие на Восточном фронте.