Тайны японского двора. Том 2
Шрифт:
— Нанимал его комиссионер Андре.
— Но вы его знаете в лицо?
— Нет, в первый раз видел сегодня.
— Так то не был экипаж отеля?
— Нет, барон! Экипаж отеля так рано никогда не выезжает.
— Хорошо, довольно. Не можете ли мне сказать: господин, занявший мой номер, дома или нет?
— Он только что ушел.
— Можете идти.
— Надо будет сейчас написать Канецкому, — подумал барон, направляясь к письменному столу.
В комнату громко постучались.
— Войдите.
Высокого роста
— Вы барон фон-дер-Шаффгаузен?
— Да.
— Я начальник сыскной полиции Легрен.
Барон попросил его сесть.
— Я только что говорил со швейцаром, которому поручил накануне нанять экипаж для роковой поездки. Он все сваливает теперь на какого-то Андре и уверяет, что кучера видел в первый раз.
— Будьте покойны, — заметил начальник, — мы сумеем ориентироваться. Вы меня простите, но я сейчас должен отправиться на место происшествия. Вас же прошу обождать моего возвращения.
— Прекрасно.
Когда г. Легрен ушел, барон сел писать Канецкому.
— Вот так; теперь надо написать письмо моему послу. На всякий случай это не лишнее. Пусть он знает, в чем дело. Я предчувствую, что это только начало драмы.
Окончив письмо на имя германского посла, барон спокойно вздохнул.
— Кому бы поручить доставку писем? Тут, по-видимому, все подкуплены. Пошлю за комиссионером.
Явился старик с огромной седой бородой.
— Могу ли на вас рассчитывать? — начал барон.
— Вполне, — грубовато ответил посыльный.
— В таком случае вот два письма; вы мне сюда доставите ответ. Я буду ждать.
Посыльный взял оба письма и, взглянув на конверты, спросил:
— Которое нужнее?
— Господину Канецкому.
Посыльный, не проронив ни слова, быстро вышел из номера.
Барон остался один.
Он чувствовал, что ему чего-то недостает и призадумался.
Его охватила грусть.
Мысль о Хризанте щемила его сердце.
— О, я проучу этих японцев! — воскликнул барон, ударив кулаком об стол.
Но тут его охватило отчаяние.
— Они ее увезут… я ее не увижу… Боже, Боже… какое несчастье!
Барон заплакал.
Никогда еще в жизни барон не страдал так жестоко, как теперь.
Оно и неудивительно. Жизнь его вообще сложилась очень странно.
Тринадцати лет, обидевшись на отца, барон без шапки выбежал на улицу и отправился к дяде, который состоял профессором берлинского университета.
Окончив курс и поступив в ряды блестящего полка, барон часто вспоминал дядю, который имел громадное влияние на его развитие. Барон имел мягкое сердце и его часто мучила мысль, что он не простился с умирающим отцом, который так хотел его видеть перед смертью.
Но барон не мог простить отцу оскорбления, которое тот нанес ему в присутствии его товарища по корпусу.
Это была сильная, даровитая натура. Сангвинический темперамент
Барон не уживался со строгой дисциплиной прусского режима. Его интересовали наука, техника, искусство. Унаследовав от отца богатую библиотеку, он с жадностью перечитал весь философский отдел.
Мировые вопросы, жажда деятельности требовали творческого выхода и могучая натура изнывала под гнетом внутренней борьбы.
Он не был способен на подлость, на коварство, лукавство и двуличие, а потому немногочисленные друзья видели в нем самоотверженного, доброго товарища, не покидавшего их даже при тяжелых обстоятельствах жизни.
Барон обладал необыкновенной бодростью духа, но теперь он приходил в отчаяние при одной мысли, что его навеки разлучили с любимой женщиной.
— Простите, барон, — раздался голос неожиданно появившегося метрдотеля. — Тут пакет есть на ваше имя.
Метрдотель подал элегантный, маленький, запечатанный конверт с печатью японского посольства.
— Хризанта, — подумал он.
— Прикажете подождать ответа?
— Пусть подождут, я сейчас занят немного.
Метрдотель ушел.
Едва закрылась дверь, как барон поспешно открыл письмо и прочел:
«Мой дорогой, ненаглядный!
Нас постигло великое несчастье. Я в руках посла и, как в тюрьме, нахожусь под надзором надсмотрщиков. Посол был так добр, что разрешил мне свидание с тобой. Но он меня не выпускает и, если ты хочешь видеть меня, приходи скорее, скорее, покуда меня еще не отправили в Японию.
Тебя обнимает и целует улыбающаяся сквозь слезы в чаянии видеть тебя вся твоя Хризанта».
Письмо выпало из его рук. Голова барона закружилась. Он ухватился за спинку кресла, чтобы не упасть.
— Боже праведный! — воскликнул он. — Что мы им сделали? За что нас так терзают!
Барон зашагал по комнате, поминутно прислушиваясь и не зная, на что решиться.
Появление Канецкого несколько успокоило его.
— Друг мой Эдмунд! — воскликнул тот. — Какие мерзавцы эти японцы, Эдмунд, душа моя!
И бросился обнимать барона.
— Сядь, успокойся, не кричи, а то тут стены-то не толстые, все слышно. Лучше прочитай письмо Хризанты!
Канецкий принялся читать.
— Вот как! — рассвирепел Канецкий, пробежав письмо. — Тебя хотят заманить…
— Я и сам не знаю, пойти или нет?
— Пожалуй можно пойти, например, со мною… Но только надо, подобно индейцам, вооружиться с ног до головы. Да и то еще, того смотри, из-за портьеры предательски подстрелят.
— Я и сам думаю, что нам придется принять меры предосторожности. Во всяком случае, следует обождать возвращения начальника сыскной полиции. Надо с ним посоветоваться.