Тайные тропы Бездны
Шрифт:
Математик поднял свой стакан и выпил коньяк, как воду, что несколько озадачило директора. Физрук тоже выпил, крякнул и потянулся к конфетке, а вот математик закусывать не стал. Чтобы не отставать от коллег Бусик тоже в несколько глотков выхлебал свой коньяк. Жидкость ему не понравилась: крепкая, вонючая, но на халяву и уксус, говорят, сладкий. В голову чуть ударила приятная волна расслабления. А ничего так сидим — подумал Бусик. Ему всё больше и больше стал нравиться физрук — брутальный такой мужчинка, только немного смущающийся, что, впрочем, ему шло. Вот математик Бусику не очень понравился: вроде и свой мужик в доску — пить умеет, но куда он торопится. Не успел Бусик оглянуться и завязать застольную беседу, как его стакан уже
— Ну, тогда… за вас, — предложил, пребывающий под впечатлением анекдота, новый тост математик и, не чокаясь, выпил виски. Виски этот человек выпил также, не морщась, как воду. Конфетку он проигнорировал.
Точно запойный алкаш — подумал Бусик — наблюдая, как ловко математик осушил свой стакан. Чтобы не ударить лицом в грязь он стал хлебать виски большими глотками, пока, наконец, не одолел стакан. Виски директору тоже не понравился. Пойло для бродяг, а не алкоголь, но другого нет. После второго стакана директору стало совсем хорошо: он даже подумал, что этого математика со странным именем Ик-кодим он, наверное, не станет сразу выгонять на помойку. Надо же чтобы в коллективе работал отрицательный персонаж-пропойца, вот математика и назначим таким персонажем, которого на каждом собрании станем коллективно ругать, но брать на поруки. Зато физрук ещё больше стал нравиться Бусику: какие у мужчинки плечи, а стеснительный какой… прямо лапочка.
Лапочка сидел и затравлено смотрел то на нового директора, то на Никодима. Он понимал, что что-то должно произойти. Сволочь Никодим точно придумал какую-то пакость, в которой и ему, Николаю Фёдоровичу, отводится какая-то нехорошая роль.
Новый директор всё ближе подвигал свой стул к стулу Якушева. Никодим, сидящий напротив босса, привычным движением откупорил следующую бутылку. Директору Бусику уже всё равно, что пить, хоть самогон: всё равно в этой дыре в нормальных напитках ни ухом, ни рылом. Деревня-с. Вот же мразь какая мой дядюшка — в какую дыру меня законопатил. Не школа, а отстойник для дефективных представителей местного разумного вида людишек. Бусику стало жалко себя до слёз. И никто не пожалеет. Третий стакан Бусик пил и горевал над своей судьбой, что занесла его чёрт знает куда: к алкашам, типа этого Ик — кодима, пьющего исключительно полными стаканами. Или как его там зовут. Он мразь, этот Фрик-кордим, а физрук… физрук противный такой… молчит, как рыба. Слова ласкового не скажет, мужлан. Выпив четвёртый стакан алкоголя, Бусик решил поправить это дело и доказать мужлану, как он его глубоко ценит. Раз мужчинка молчит, то надо самому его растормошить. Он, как можно ближе, переместился к объекту своего вожделения и произнёс, обдавая объект смесью летучих спиртовых шлейфов:
— Дай я тебя поцелую, рыбка моя молчаливая…
Дальше произошло то, что и должно произойти. Физрук без замаха заехал кулаком в глаз Бусику, при этом Якушев произнес короткое, но ёмкое слово, выражающее его мнение о новом начальнике, как о жертве евгеники. Начальник, как ядро отлетел вместе со своим стулом до ближайшей стены и гулко ударился головой о стенку. У физрука в этой ситуации оставался последний аргумент: несокрушимый аргумент мужика, выросшего в обычном посёлке. Физрук петушиные намёки не понимал, поэтому вызверился мгновенно, посчитав действия директора за конкретный зашквар.
— Вполне себе казус белли. Замечательный удар, коллега, — с доброй улыбкой прокомментировал это действо Никодим. — Этому паршивому организму лёгкое сотрясение мозга гарантировано. Ну, что, коллега — продолжим избивать нашего директора или ну его, не станем руки об него марать? Но, можно и ногами.
Якушев побледнел:
— Что ж теперь делать? — побледнел Якушев.
— Муравью х** приделать. Да не переживайте вы так, коллега, дело-то житейское, — спокойно сказал Никодим. Он выглядел совсем не пьяным, а, наоборот, выглядел собранным и сосредоточенным. — Вот выпейте витаминку, — протянул он жёлтенькую пилюлю физкультурнику.
Тот автоматически проглотил таблетку и вскоре почувствовал, что хмель из его головы уходит.
— Сейчас мы спокойно отсюда уйдём, — глядя на физкультурника своими холодными глазами, сказал Никодим. — Вы коллега поступили совершенно правильно: своим действием подтвердили тезис, что мужику нужна сила. Она всегда пригодится, чтобы объяснить своё мнение тогда, когда слова закончились. Вы сейчас спокойно пойдёте домой и ничего лишнего никому не говорите, и ничего не опасайтесь. Гарантирую. Всё нормально. Это быдло даже не вспомнит, что оно тут делало и с кем. Вы ему здорово амнезию отшибли. С Танечкой я переговорю: она женщина сообразительная.
На прощание, без всякой МХАТовской паузы, Никодим ногой несколько раз заехал директору по морде и по почкам, стараясь больнее задеть его «ум, честь и совесть». Таким образом, он по-своему попрощался с руководителем:
— Ты тут полежи немножко, прАтииивный, никуда не ходи. Если что… да, не случится у тебя никакого «если что», так что лежи смирно, не скучай.
После этих пожеланий, Никодим противным голосом пропел гнусный куплетик: «Гуляй, Бусик, жри опилки. Я — начальник лесопилки!»
Выйдя из кабинета босса, Никодим сообщил Танечке, что шеф изволят до посинения работать на благо школы, поэтому велели никого к нему не пускать. Да и вообще, Танечка может гулять сегодня свободно, как птичка в небе. Из кабинета Никодим вышел, держа в руках пластиковый пакет в котором что-то подозрительно позвякивало, но Танечка понятливо сделала вид, что ничего не видит. Да и не слышала, что там за подозрительные удары слышались в кабинете, как будто кто-то кого-то бил. В пакет Никодим не забыл сложить пустые бутылки и три стакана: не мыть же их — захватил их в качестве боевого трофея. Надо бы врагу ещё и мебель поломать, но, да ладно…
Отправив пакет в помоечный бак, Никодим распрощался с поникшим физруком, напомнив ему, чтобы тот здорово не переживал, а то от переживаний морщины появляются на челе и голова болит. А зачем нам головная боль? Есть же принцип: «Пусть теперь у Рабиновича голова болит».
Часа через два Бусик осознал себя возлежащим на полу. Это где я прилёг — билась в черепушке мысль, от биения которой становилось невыносимо больно всей голове. Боль отдавалась даже в почке. Опять что ли лишку принял, как вчера в баре или обкурился? Голова трещала: теперь Бусик понял того мужика из анекдота, который кота в окно выбросил за то, что кошак слишком громко мурчал.
Вставать не хотелось, но мочевой пузырь намекал, что скоро он не выдержит. Валяться обоссаному в своём кабинете Бусику не улыбалось: как-то это не солидно для директора учреждения. Пришлось, кряхтя, подниматься. В кабинете он заметил порядок: следов пьянки не наблюдалось. Так что же со мной тогда приключилось — наморщил лобик Бусик. Память — как отшибло. Надо спросить у этой… у женщины, что сидит в приёмной, как её там зовут, Света что ли? Но никого в приёмной не сидело, никаких Свет.
Выходит — это у меня со вчерашнего вечера осадочек остался. О, вчерашний вечер в местном комаровском баре удался на славу. Помню пил пиво и приглядывался к местному бомонду, затем пил водку. Дрянь напиток эта водка — для быдла. Потом угощал хороших неманерных ребят коньяком, чтобы показать им свой утончённый вкус. Даже виски заказал, для демонстрации своей исключительности. Закончил опять водкой, ибо она значительно дешевле.