Тайные убийцы
Шрифт:
— Предстоят ли сейчас здесь какие-нибудь выборы?
— Последние выборы в андалузский парламент прошли в марте две тысячи четвертого, — сообщил Кальдерон. — Выборы в городской совет состоялись в две тысячи третьем, так что теперь они пройдут в марте будущего года. Сейчас у власти социалисты.
Хуан вынул из кармана сложенный листок бумаги.
— Перед тем как мы выехали из Мадрида, нам позвонили из КХИ: с ними связался редактор газеты «АВС», куда пришло письмо с севильской маркой. В конверте лежал листок бумаги с напечатанным испанским текстом. Мы уже установили, что это — выдержка из статьи некоего Абдуллы Аззама, исламского проповедника,
«Наш долг повелевает нам не останавливаться на победе в Афганистане. Джихад остается обязанностью каждого правоверного, пока к нам не возвратятся все остальные земли, которые некогда были мусульманскими, и пока в них снова не воцарится ислам. Перед нами лежат Палестина, Бухара, Ливан, Чад, Эритрея, Сомали, Филиппины, Бирма, Южный Йемен, Ташкент… — Хуан сделал паузу, оглядев собравшихся, — и Андалузия».
10
Совещание закончилось, когда поступило сообщение, что в развалинах нашли еще одно тело. Кальдерон тут же отбыл. Три представителя СНИ разговаривали о чем-то между собой, а Фалькон обсуждал с Эльвирой, какие ресурсы привлечь к операции. Старший инспектор Баррос сидел глядя в пол, его челюсти словно бы пережевывали какое-то очередное нанесенное ему оскорбление. Через десять минут СНИ присоединилось к Эльвире, а Фалькона и Барроса попросили покинуть комнату. Баррос стал шагать по коридору, избегая Фалькона. Спустя некоторое время Эльвира позвал Фалькона обратно, а люди из СНИ направились к дверям, сказав, что они проведут тщательный обыск квартиры имама Абделькрима Бенабуры.
— Эту информацию можно распространять? — осведомился Фалькон.
— Разумеется, — ответил Хуан, — если это не противоречит интересам государственной безопасности.
— Я бы хотел, чтобы при обыске присутствовал кто-то из моих сотрудников.
— В свете только что сказанного мы должны провести это мероприятие немедленно, а вы все слишком загружены.
Они вышли. Разведя руками, Фалькон повернулся к Эльвире, безмолвно вопрошая: в чем, собственно, дело?
— Они полны решимости на этот раз не допустить ошибку, — объяснил Эльвира, — и потом, они хотят, чтобы в случае успеха все лавры достались им. На кону — их будущее.
— И до какой степени вы контролируете их действия?
— Вся проблема в этих словах — «государственная безопасность», — сказал Эльвира. — В частности, они хотят поговорить на тему государственной безопасности с вами, а мне они сообщили только, что это должна быть конфиденциальная и подробная беседа.
— Сегодня им будет нелегко это сделать.
— Они найдут время — ночью, когда угодно.
— А какие еще ключевые слова, кроме «государственной безопасности»?
— Их интересуют ваши марокканские связи, — ответил Эльвира. — Они просили разрешения провести с вами собеседование.
— Собеседование? — переспросил Фалькон. — Как при устройстве на работу? Но у меня уже есть работа, и я на ней достаточно загружен.
— Что вы сейчас собираетесь делать?
— У меня есть большое искушение поприсутствовать при обыске в квартире имама, — признался Фалькон. — Но, думаю,
— Так что вы готовы принять разные версии, в отличие от наших приятелей из СНИ, — заметил Эльвира, кивая на дверь.
— Мне кажется, Хуан очень красноречиво высказался по этому поводу.
— Они хотят, чтобы все остальные воспринимали ситуацию непредвзято, потому что в таком случае можно будет обороняться по всем фронтам, — сказал Эльвира. — Но я уверен, что у них уже сложилась версия: по их мнению, они застали начало новой масштабной террористической кампании исламистов.
— Которые хотят вновь сделать Андалузию частью исламского мира?
— А иначе зачем им понадобилось говорить с вами о ваших «марокканских связях»?
— Мне не знаем, что им известно.
— Я знаю, что они жаждут реванша и славы, — произнес Эльвира, — и это меня беспокоит.
— А что случилось со старшим инспектором Барросом? — поинтересовался Фалькон. — Он просто присутствовал, не более того. Как будто его допустили на совещание с условием, что он не вымолвит ни слова.
— Тут есть свои сложности, но они вам сами их объяснят. Мадридский руководитель КХИ сказал мне только, что на данный момент севильский антитеррористический отдел их службы не может принимать участие в расследовании.
Консуэло сидела у себя в кабинете в своем ресторане в Ла-Макарена. Она скинула туфли и, точно эмбрион, свернулась в своем дорогом кожаном офисном кресле, плавно покачивавшемся взад-вперед. В руках у нее было скомканное бумажное полотенце, она засунула его в рот и кусала, когда физическая боль становилась нестерпимой. Ее горло пыталось выразить чувства, но эти чувства не с чем было сравнивать. Ее тело было как истерзанная земля, выплевывающая острые клочья магмы.
Телевизор был включен: она не в состоянии была выносить царящую в ресторане тишину. Повара должны были начать готовить обед только в одиннадцать утра. Она попыталась пройтись по зданию, чтобы сбросить возбуждение, но поход на чистенькую, без единого пятнышка кухню с ее поблескивающими поверхностями из нержавеющей стали, ее ножами и тесаками, которые, казалось, одобрительно ей подмигивают, — этот поход скорее ужаснул, чем успокоил ее. Она прошла через обеденные залы и патио, но ни запахи, ни фактура ткани, ни почти неестественный порядок, в котором были расставлены столики, не могли унять ощущение ноющей пустоты под ребрами.
Она укрылась в своем кабинете, заперлась изнутри. Звук телевизора был приглушен, так что она не могла разобрать слов, но от бормотания человеческих голосов ей становилось уютно. Краем глаза она видела картины разрушения, мелькавшие на экране. В комнате остро пахло рвотой: ее только что вывернуло, когда она увидела маленькие тела, лежащие под фартучками у детского сада. От слез тушь потекла у нее по щекам. Та часть бумажного комка, которую она кусала, была осклизлой от слюны. Внутри у нее словно что-то раскрылось, как будто сломалась преграда, отделявшая от внешнего мира то, что происходит внутри нее, и она, всегда гордившаяся тем, что умеет смело смотреть в глаза реальности, теперь чувствовала, что не в силах это делать. При новом приливе боли она крепко зажмурилась. Чуткое кресло только подчеркивало крупную дрожь ее тела. Горло у нее сжалось, словно в нем застряло что-то острое.