Тайный монах
Шрифт:
— А я и есть Родина, — подумал Макс. Из-за кустиков появилась ничего не заметившая Ниночка. Макс от валуна ускорился ей навстречу. Обнявшись, они пошли в лагерь. Макс решил обо всём молчать. Утром в лагерь прибыли военные:
— Боевики активизировались. По оперативным данным, вчера не вернулась их разведка. Здесь оставаться опасно. Вам надо срочно эвакуироваться, — майор-мотострелок по-армейски чётко и без сантиментов изложил причины закрытия последней в истории Советского Союза экспедиции «По следам Снежного Человека».
Оглядываясь назад и вспоминая памирскую экспедицию, Макс вдруг ухмыльнулся: «А ведь я с тех пор и правда — как на войне».
В девяностом — приехав по приглашению азербайджанских бизнесменов в Баку, он с удивлением обнаружил изобилие военных патрулей и БТРов, регулирующих «общественные
В девяносто первом на арендованном Л-410 прилетел со своими польскими друзьями на отдых в Сухуми. Отдохнули в санатории, а через неделю сюда на смену отдыхающим вошли десантники для «наведения» порядков.
В девяносто втором — девяносто шестом пошли криминальные войны.
В девяносто седьмом году реальную власть захватила сама власть. Нет, криминал не исчез, просто все процессы стали управляемы и курируемы самой властью как «без отрыва от производства», так и «в свободное от работы время». С одной стороны, традиционным жуликам «для работы» оставили мелочёвку — крыши для мелких предпринимателей, разводняки и так далее. С другой стороны, серьёзные люди уже приобщились к власти. Уважающие себя стали депутатами. В общем, к концу столетия вроде бы всё прояснилось, наладилось, только вот уважающие себя иностранные инвесторы не то что не приходили в страну, а наоборот — галопом покидали её, опуская и без того её слабенький международный рейтинг. Депутаты вроде бы принимали законы, но жили по понятиям. Историки до лучших времён забросили безнадёжное дело — под каждого премьера переписывать учебники истории. И занялись прагматичной разработкой программ и избирательных стратегий кандидатов в депутаты.
Остался народ — по идее и во имя которого, в соответствии с предвыборными лозунгами, всё это и мутилось…
Пенсионеры, «кинутые» государством на все свои сбережения на сберкнижках одним росчерком пера последнего министра финансов СССР, выживали материально исключительно благодаря своим скудным натуральным доходам с дачных участков, а духовно — поддерживаемые отчасти левыми митинговыми страстями, а большей частью — благодаря своим заботам о внуках и детях. Дети и внуки — что может быть более свято!
Пожалуй, именно совершенная неопределённость того, что же их ожидает даже через пару десятков лет, создавала атмосферу социальной неуютности. Страна стучалась в Европу: мол, «пустите пожить как вы», наивно полагая, что от подписания протоколов и международных договоров, что-то может радикально измениться.
Европа же мило улыбалась, но двери лишь слегка приоткрывала желающим и способным: «арбайтэн, арбайтэн…». Сама же дипломатическая улыбка обозначала, что «халявы не будет…».
И действительно, шара закончилась. Чужие — не доверяли, не инвестировали, а воровать в стране, уклад жизни которой по Салтыкову-Щедрину, издавна предполагал воровать, уже было почти нечего. Точнее было, но одно дело воровать у всех, когда вокруг всё наше, а другое — воровать у Хозяина. Раньше за воровство традиционно журили работников торговли, но воровали почти все — у торгашей просто ассортимент был побольше. Токарь же умудрялся на десятки процентов перевыполнять план — получать за это премию, да ещё во время смены шабашку замутить — это святое, это своё. Водилы бережно относились к вверенному топливному ресурсу («экономика должна быть экономной», как сказал Брежнев), и делили выдаваемый по талонам бензин между своим родным и казённым автотранспортом. Колхозники не особо жаловались, когда после перестройки им вообще перестали платить зарплату. Часть доходов они получали официально — зерном, мукой, маслом и прочим, а часть — традиционно воровалось (удержаться было нереально, да никто об этом и не помышлял). Бралось всё, что плохо лежит — то ли на поле, то ли в «коморе». Работники пера — секретари, кадровики и оные — волокли домой те же канцтовары.
Казалось вот он — социальный вечный двигатель. Ан — нет!
Вскоре фабрики и заводы остановились — доворовались. Инженеры, токари, слесари, как следствие, лишились работы. Колхозникам не осталось ничего, кроме как делить землю, дабы попробовать самостоятельно созидать. Вот на такой почве и начали прорастать предприниматели — люди, решившиеся что-то самостоятельно предпринимать, чтобы обустроить как-то свою жизнь, а по большому счёту — и жизнь общества.
Вчерашний инженер-конструктор поколдовал над отцовским «Москвичом» и занялся частным извозом. Технолог-модельер — постоянно моталась между Стамбулом и родным
Ей нравиловь, когда её называли Ирочка. После ВУЗа, был короткий период, когда её величали Ирина Николаевна. Во время работы на толчке — «сошло» и банально-крикливое — «Ирка»…Бывший технолог-модельер, наоборот, работая на толчке, традиционно в морозы употребляя по сто грамм для согрева за прилавком, тем не менее, всегда помнила, что «деньги счёт любят». Нехитрая логика и каторжный труд привели к тому, что через год на своё торговое место она уже взяла наёмного работника. Через три года таких мест уже было десять, через пять — она уже не моталась в Турцию, Польшу и Эмираты, а передала эту часть работы доверенным лицам. Сама же углубилась в ремонт выкупленной на первом этаже жилого дома в центре города квартиры, превращённой её усилиями в бутик, а через десять лет выкупила и бывшую столовую обанкротившегося завода, сын директора которого претендовал на южноамериканское подданство. В бывшей же столовой разместились две сотни швей, которые производили национальный продукт — женские костюмы с почему-то заморской маркой «Lady Space», но марка была фартовая — шла на улёт.
В принципе, она была настоящим отечественным товаропроизводителем, которого за глаза до небес превозносили кандидаты в депутаты всех уровней, призывающие к защите и поддержке оного, но став депутатами, очевидно в силу неимоверной загруженности, успевали заботиться только о своих производствах, концернах, холдингах, банках…
Она в них никогда не верила (может быть поэтому чего-то и добилась в жизни).
Она согласна была просто жить и работать по любым, но заранее установленным и не изменяющимся вдруг, (порой сегодня — на вчера) правилам. Максимум, чего она желала от власти, не то, чтобы не помогали, а попросту, хотя бы чтоб не мешали спокойно жить и работать. С этим-то как раз и не складывалось. Вчерашний технолог-модельер, теперь — предприниматель — директор своей швейной фабрики, словно многорукий Будда, ежедневно должна была вступать в схватки с чиновниками десятков ведомств, каждый из которых безапелляционно веровал в свою значимость и также — в ничтожность предпринимателя.
Она же верила только в себя.
При кажущейся успешности, она по-настоящему успешной себя не считала, ибо не могла с уверенностью гарантировать счастливое будущее. Ни для своей любимой дочурки, ни, впрочем, и для себя. Ни за что в жизни она не желала бы, чтобы её дочь, в случае, если пойдёт по её стопам, проходила бы через ту унизительно-оскорбительную сеть общения с деятелями всевозможных следящих карательных органов и прочей властью, общение с которыми является нормой жизни для любого предпринимателя. А куда денешься? Власть часто решала свои проблемы за счёт предпринимателя. Нужны средства на дубовые двери, итальянскую мебель, европейскую оргтехнику, решил новый начальник оградить себя высоким кованым забором — вперёд опера — копать на зарвавшегося предпринимателя.
Копать было не сложно.
Ключевые законы, касающиеся предпринимательства, менялись сотни раз на год: можно было что-то не уследить, а что-то по-разному трактовать, и росли горы то открываемых, то закрываемых уголовных дел по предпринимателям. И высокие головы соответствующих структур с экранов телевизоров почему-то с гордым достоинством докладывали: «В этом году практически в ста процентах проверяемых предприятий обнаружены нарушения…». Да рыдать от этого надо, а не гордиться! Если один украл, то он нарушитель, а если все стают нарушителями…